— Приятельница губернатора и его будущая жена отнеслась к тебе приветливо. Она ясно выразила тебе расположение, и от тебя зависит поддерживать ее дружбу и вызвать на откровенность.

Дамаянти покачала головой.

— Не знаю, право, — сказал она, — посвящает ли губернатор свою жену в дела правления.

— Во всяком случае это возможно, и я почти уверен, чем скрытнее, надменнее и строже он выказывает себя перед светом, тем откровеннее будет говорить с женой, которую любит.

— А если бы и так, — возразила Дамаянти, — не думаю, что английская бегум станет выдавать тайны своего будущего супруга, предавать его.

— Для этого не требуется никакой измены. Она не станет стесняться тебя как женщина, а твое дело слушать и запоминать. Но это еще не все. Есть еще другой способ, и он гораздо вернее.

— А какой же именно?

— Молодой англичанин сэр Вильям Бервик пользуется полным доверием губернатора, — сказал Нункомар, — и он влюблен в тебя.

— Влюблен в меня? Неправда! Этого не может, не должно быть!

— Европейцы на этот счет придерживаются другого взгляда. Они вовсе не стесняются любить жену другого. Впрочем, молодой человек вовсе не опасен. Любовь его не что иное, как поклонение богине, богине, для него недосягаемой.

Дамаянти со вздохом опустила голову.

— И вот именно поэтому-то он и может служить орудием в руках твоих, если ты сумеешь обойтись с ним как нужно. Если Уоррен Гастингс и не доверяет ему своих тайн, то сэр Вильям тем не менее все-таки знает, должен знать направление мыслей губернатора и, конечно, расскажет тебе все, о чем ты станешь его расспрашивать, пока он будет находиться под обаянием твоих глаз. А если ты подашь ему хоть смутную надежду, он будет готов пожертвовать всем на свете.

— Подать ему надежду? — спросила Дамаянти, задрожав. — Да разве я могу, разве я посмею сделать это и разве это не будет опасной игрой?

Глаза Нункомара сверкнули грозно и надменно. На губах появилась холодная, жестокая улыбка.

— Если бы я считал эту игру опасной, — сказал он, — то не давал бы тебе подобного поручения и англичанин никогда бы не переступил порог моего дома, но опасности не предвидится, потому что ты знаешь меня и строгие законы страны нашей. Ты знаешь и будешь помнить, что я никогда не прощу оскорбления своей чести и что сам губернатор не посмел бы защитить тебя от кары. Но вернейшим ручательством служишь ты сама, так как ты любить не можешь…

— Я?.. Я не могу любить? Разве я не люблю тебя, моего супруга и господина? Разве я не доказала тебе любви своей?

— Да, доказала, — возразил Нункомар, — и именно поэтому я знаю, что твое сердце недоступно для той детски-наивной любви, какую питает к тебе мечтательный англичанин. Разве не точно так же любил тебя молодой человек в храме в Хугли, и разве ты не отказалась от этой любви, отказалась добровольно, чтобы следовать за мною, так как знала, что я могу тебя возвысить и окружить почестями и роскошью? Раз ты могла в первую пору любви отказаться от того юноши ради моего богатства, то, конечно, из-за вздыхающего, томного англичанина не станешь портить своего положения супруги магараджи.

Дамаянти так низко опустила голову, что выражение ее лица совершенно скрылось от Нункомара.

— Ты знаешь меня, господин мой, — прошептала она, — и ничто не укроется от тебя.

— Следовательно, — продолжал Нункомар, — ты будешь принимать молодого англичанина, станешь завлекать его со всем искусством, в котором женская хитрость не знает себе соперниц, заставишь его говорить обо всем, что он знает и что может быть ему известно о планах губернатора. Сама же ты не должна забывать границ, до которых можешь доходить.

— И все-таки, — возразила Дамаянти горячо, — разве это не обман, не лицемерие и не предательство в отношении к другу, которому мы открыли дом наш, другу, который доверчиво пользуется нашим гостеприимством?

Нункомар гордо выпрямился. В глазах его блестела зловещая, непримиримая ненависть.

— Лицемерие и обман? — спросил он. — Разве англичанин может претендовать на гостеприимство в доме брамина? Разве разбойники, явившиеся к нам из-за моря, чтобы грабить страну нашу и разорять наши храмы, поносить наших богов и надругаться над ними, разве они друзья наши? Нет, это самые жестокие, самые непримиримые враги, и нашей единственной целью, единственным стремлением должна быть забота о том, чтобы уничтожить и выгнать их обратно из священной земли, орошаемой водами Ганга. Они напали на нас врасплох и покорили силой своего оружия, как некогда монголы и татары. Нам не дано судьбою побороть их оружием и восторжествовать над ними, но у нас остается разум и хитрость, а известно, что такая пила работает вернее, нежели удар палицей. Пусть они помогут нам низвергнуть магометан, а уж тогда мы сами выгоним их из страны с помощью других, равных им по военному искусству и силе.

Дамаянти насторожилась. Нункомар резко оборвал свою речь.

— Обмануть англичанина посредством тонкой хитрости и изворотливости ума, осилить его грубое властолюбие — это заслуга, угодная богам, за которую Брама наградит высшим благословением. Итак, исполни, что я от тебя требую, и будь уверена, что совершаешь доброе, угодное богам дело. Я знаю, — продолжал он, подойдя ближе и взяв ее руки, — что при твоей ловкости дело, которое я поручаю тебе, вовсе не будет трудно. Я впервые предоставляю тебе случай оправдать мое доверие и сделаться участницей моих трудов и стремлений, тогда как до сих пор ты была только украшением моего дома и развлечением моим в часы досуга.

Он привлек ее к себе. Дамаянти содрогнулась от его прикосновения, но, улыбаясь, подняла глаза, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы. В эту минуту со стороны города донесся громкий бой барабанов. Нункомар вздрогнул.

— Что это значит? — воскликнул он. — Неужели каждый день будет приносить с собой новое беспокойство и новые загадки? Не доверяю я этому Уоррену Гастингсу. Он побледнел, со страхом прислушиваясь к постепенно усиливающемуся барабанному бою. Затем громко ударил в ладоши. Явившийся на зов слуга, не дожидаясь вопроса, сказал:

— Это выступает батальон сипаев, и губернатор следует за ним с блестящей свитой, чтобы встретить Суджи Даулу.

— Суджи Даула, — воскликнул Нункомар, побледнев, — король Аудэ?!

— Именно так, повелитель. Король известил губернатора о своем визите.

— Новый губернатор — настоящее олицетворение хитрости и коварства, самый опасный из всех до сих пор бывших у нас врагов, его необходимо сломить, и на это существуют верные средства. Если он вследствие данной ему неограниченной власти задумал поработить здесь всех и подчинить своей воле, то в Лондоне золото еще не потеряло значения и сломить его железную волю не представит трудности. Он скрыл от меня посещение коварного Суджи Даулы. Это доказывает только всю важность и опасность дел, которые он затевает. Я хочу, я должен видеть их вместе. Ведь на лицах можно прочесть то, что скрыто за словами. Мне никто не запретил ехать туда же. Я тотчас отправлюсь в храм в Хугли и окажусь там именно в то время, когда произойдет их встреча.