— А кто доносчик? — спросил Риза-хан.

— Он сейчас предстанет перед вами, и вы будете иметь полную свободу защищаться.

В полуотворенных дверях показался слуга и сделал губернатору знак. Гастингс кивнул. Затем дверь широко открылась, и вошел Нункомар. Лицо его выражало неприятное удивление. Он, вероятно, надеялся быть принятым одним губернатором, и вдруг его привели на заседание суда. Но уже в следующий момент он вполне овладел собою и вошел, приветливо улыбаясь и почтительно кланяясь во все стороны. При его появлении Гастингс даже не встал, а только слегка кивнул головой. Принесли простое кресло и поставили для Нункомара возле присутственного стола, и магараджа занял его, смертельно побледнев, но продолжая улыбаться.

— Так вот кто! — воскликнул Шитаб-Рой. — Но это меня не удивляет. Где брызжет яд, там и змея недалеко.

Риза-хан лишь смерил магараджу взглядом, полным безграничного презрения, затем спокойно откинулся на спинку своего кресла.

— Вы сделали донос, магараджа Нункомар, — начал Гастингс, — о злоупотреблениях в управлении визиря Риза-хана и храброго Шитаб-Роя. Следствие началось. Высший совет собрался для расследования дела… Желаете вы теперь повторить ваше обвинение и представить доказательства в виде свидетелей и документов, чтобы дать возможность обвиняемым защищаться?

— Змея, конечно, будет шипеть, разбрызгивая яд свой, — воскликнул Шитаб-Рой, с угрозой подняв сжатый кулак, — но против доноса подобной личности я даже защищаться не стану.

Нункомар на минуту съежился и действительно стал похож на змею, готовящуюся броситься на врага. На него неприятно действовала публичность обстановки, он никак не ожидал попасть на очную ставку со своими врагами. Однако быстро овладев собой, он начал говорить мягким вкрадчивым голосом:

— Не ожидал, что меня вызовут присутствовать на заседании, и не захватил с собой документов, но все, что я узнал о самоуправстве и недобросовестности визиря, и в чем удостоверился, могу подтвердить, представив свидетелей, так как считаю своим священным долгом тщательно следить за всем, что может служить в ущерб английскому правительству, благодетелю моего отечества.

Гастингс назначил несколько лиц из числа членов суда для составления протокола, и Нункомар стал излагать длинный ряд обвинений, которые сводились к тому, что оба сановника, не имея на то права, взимали чересчур большие налоги с купцов, земледельцев и других лиц и употребляли их в свою пользу, чем не только причиняли крупный ущерб компании, но и подрывали авторитет набоба и Англии. Он назвал имена некоторых свидетелей и объявил, что доставит документы, состоявшие большей частью в квитанциях, выданных Риза-ханом и Шитаб-Роем самим пострадавшим.

Риза-хан спокойно выслушал пространное обвинение до конца, затем холодно и спокойно сказал:

— Я заявляю, что все это ложь! И если даже найдутся подтверждающие это обвинение свидетели, то они будут лгать, а если представят квитанции, то непременно подложные.

— Понятно, раз мы находимся на очной ставке с главным мастером по части лжи и подделок! — закричал Шитаб-Рой. — И если ему поверят губернатор и члены совета, то я готов проклясть каждую каплю крови, которую пролил в борьбе за Англию, и прибавлю, что компания недостойна, чтобы честные люди были ее друзьями.

— Свидетели будут выслушаны, а документы подвергнуты исследованию, — сказал Гастингс. — Обвинение тотчас же будет передано вам, благородный визирь, чтобы вы могли рассмотреть каждый пункт его в отдельности и защищаться. Но одна возможность подобных обвинений, подтверждаемых свидетелями и документами, против первых слуг набоба, показывает, что организация до сих пор существовавшего в Бенгалии правления неправильна и подлежит реформе. Поэтому я, — продолжал он, возвысив голос, — в силу своего положения и данных мне полномочий объявляю пост визиря при набобе упраздненным. Отныне компания берет на себя непосредственное управление внутренними делами Бенгалии, и управление это будет помещаться в правительственном дворце здесь, в Калькутте.

Члены совета переглянулись в крайнем изумлении, они едва верили ушам своим. Такой смелый, решительный шаг против местной власти, который только что позволил себе Гастингс и о котором заявил в простых, коротких словах, как о деле совсем уже решенном, никто не считал возможным. Риза-хан мрачно вперил глаза в пространство. У Нункомара задрожали руки, лицо его побледнело больше прежнего, ресницы опустились на глаза еще ниже, но губы все еще продолжали улыбаться.

— Это измена! — воскликнул Шитаб-Рой. — Это противоречит всем соглашениям, которые нами честно соблюдались.

— Вам бы следовало благодарить меня, храбрый Шитаб-Рой, — сказал Гастингс. — Если бы организация правления была пересмотрена ранее, то обвинения вроде тех, которые нам приходится здесь подвергать расследованию, наверное, не поступали бы ко мне.

Затем Гастингс также спокойно и также холодно, как прежде, продолжал:

— Ввиду того что от набоба отнимают тяготы правления, он более не будет нуждаться в ежегодной субсидии в триста двадцать тысяч фунтов, которую ему прежде выдавали… Я уменьшаю эту сумму на половину. Для нужд его придворного штата будет назначен казначей, а до совершеннолетия я передаю опеку над княжеским младенцем в руки его матери бегум Мунни.

Шитаб-Рой язвительно засмеялся, Нункомар же так низко опустил голову, что выражение его лица совершенно укрылось от наблюдений. Советники начали шептаться, а мистер Барвель, как бы желая остановить Гастингса, дотронулся рукою до его плеча. Но прежде, нежели Барвель успел вымолвить слово, тот уже продолжал:

— Мы ежегодно платили Великому Моголу триста тысяч фунтов за передачу нам права на сбор податей в Бенгалии, но провинции Кору и Аллахабад мы отдали для его личного управления и обложения налогами. Отныне соглашение это недействительно. Так как мы теперь сами несем все тяготы по правлению за набоба, то решили совсем уничтожить ежегодную уплату в триста тысяч фунтов, а в то же время кампания берет обратно провинции Кору и Аллахабад для личного управления. Письмо, извещающее Великого Могола об этой перемене, уже находится на пути в Дели.

Мистер Барвель с испугом схватил Гастингса за руку. Некоторые члены совета даже задрожали при сообщении о таком поразительном повороте дела, показавшемся им опасным, так как уничтожался даже самый вид зависимости от Великого Могола, верховного властителя всей Индии. Оба магометанина сидели мрачные и безмолвные. Нункомар встал и, не поднимая глаз, спокойно, почти любезно, сказал:

— Я позволил бы себе заметить его милости господину губернатору, что такие резкие перемены в настоящее время и при настоящем положении дел легко могут вызвать разлад со двором в Дели, о котором должны пожалеть все истинные друзья Англии и компании.

— Не думаю, — возразил Гастингс коротко и холодно. — Дело решено, а двор в Дели смирится, в этом я убежден, так как Могол слишком умен, — прибавил он с заметной иронией, — чтобы не понять: его верховная власть над Бенгалией уже не основана на его действительном могуществе. Теперь мне остается только, — прибавил он, чтобы сразу прекратить все споры, — назначить казначея для придворного штата набоба, и я избираю Гурдаса, сына магараджи Нункомара. Сегодня он получит предписание тотчас же отправиться, чтобы вступить в должность.