Я постарался, чтобы на моем лице ни один мускул не дрогнул, когда я увидел этот «фуфырик». Втянул голову в плечи и выпятил губы в знак того, что впервые вижу. Посмотрел на Серегу, мол, он не видел?

— Не-е-ет, — протянул Перепелкин.

— Ну, ладно. — Странный доктор спрятал пузырек в карман. — Из-за этих лекарств у вашего Льва Викторовича могут быть неприятности. Надо найти их без огласки. Что-то вспомните или заметите, дайте знать Гоменскому, он свяжется со мной… Помните, отпуск!

— Угу, — бодро кивнул я. — А что это за лекарство?

— Обезболивающее.

— А-а…

Когда доктор отчалил, я проверил, действительно ли он покинул клуб, и только потом дал волю эмоциям:

— Серега, ты врубаешься?!!

— Пока нет.

— А я, кажется, врубаюсь! Точно такие пузырьки мне дал Шляхов, как обменный фонд, чтобы отнес в шинок. Он объяснил: «Колеса». И сказал, что девочки в курсе. Значит, проделывал это не в первый раз. Я же не мог не полюбопытствовать, глянул дорогой, что в свертке. Признаюсь, не сильно задумался тогда. Мало ли что это за пилюли, которые стоят, как два пузыря? Есть такие, что в вино бросишь, и эффект потрясающий. В шинок же нес… Теперь я кое-что понял. «Колесами» называют любые таблетки, да, но еще — веселенькие, просекаешь? Ты слышал, о чем вчера Гоменский говорил по телефону? Нет? Ну да, ты в это время его дочку охмурял… Шучу! Это она тебя охмуряла… Майор оправдывался перед каким-то Ильей Петровичем за пропавшие из шкафа препараты и услышал от абонента, что сам Гоменский такие же вместо пропавших не достанет. Сейчас мы узнали, что эти таблетки — обезболивающие. Обезболивающие, знаешь, какие бывают? На них подсаживаются! Короче, наркотики это были! Если Гоменскому говорят, что он столько не соберет, значит, действительно много. Это денег стоит, Серега. Больших денег. Из-за пустяков тайное следствие устраивать не стали бы. Нам с тобой такие деньги и не снились! И надыбали эти препараты явно не дети. А украли у серьезных дяденек как раз дурачки, которые отдавали потом за два пузыря водки «колеса», стоившие, как два ящика. А если перевести в дозы, может, и двадцать два! Теперь дяденьки хотят дурачков найти и ноги повыдергивать.

Серега смотрел на меня с удивлением и восторгом:

— Как ты это все так быстро сощелкал?

— Ну, удивляться нечему. Когда я гощу у тети в Одессе, а я бываю у нее каждое лето, так чуть ли не ежевечерне — пожалуйста, лекция о наркотиках. У кого чего болит…

Помолчали.

— Так ведь дурачкам ноги уже повыдергивали, — осенило Серегу. — Но кто, если серьезные дяденьки свой товар только что начали искать?..

А действительно, кто?

— Не знаю, — сказал я. — Но что мне больше всего не нравится, Серега, звенья этой цепочки дурачков все обрублены, кроме одного. Нет уже водителя, который, вероятно, привез товар в учебку. Нет его товарища, который мог что-то знать. Нет Шляхова, сбывавшего товар в шинок. Нет девушек, которые товар, собственно, реализовали. Я — единственное уцелевшее звено. То, что я участвовал, знают как минимум двое — старшина Атаманов и Гантауров, стоявший на КПП, не считая худосочного горняка.

— А что ты знаешь? — попытался успокоить меня Серега. — Ничего. У одного покойника принял, другому покойнику передал. И все. Ты стоишь не с краю цепочки, никому не мешаешь. А Гантауров и горняк видели только то, что ты покидал часть и вернулся.

— Подозреваю, что все-таки знаю кое-что. А именно — еще одного активного участника цепочки. Это Атаманов. Ведь когда Шляхов привел меня в столовую, он был пустой. Пакет с «фуфыриками» появился в его руках после посещения поварской бытовки явно с благословения старшины.

— А ты в этом уверен?

— Да. Старшина провожал Шляхова в шинок. Он еще одернул Шляхова, чтобы не размахивал свертком, и тот быстро спрятал его за спину. Атаманов был хорош, он думал, я ничего не замечу.

— Но по логике Шляхова и послала в шинок мафия, она же и снабдила, значит, обменным фондом?

— Не факт. Мафия, может, и послала, но подразумевалось, что у Шляхова деньги на такой случай имеются. Иначе что он за сержант? А у него не деньги были, а «обменный фонд». Не исключено, сам и вызвался добыть водки, чтобы потрафить. Можно так рассуждать? Если бы я не видел, как Атаманов толкнул Шляхова со свертком, — можно. А так — ты прав.

Опять помолчали. Тишина, очевидно, благотворно влияла на Перепелкина. Он снова родил неглупую мысль:

— Выходит, тот, кто снял сливки, серьезным дяденькам насолил дважды: мало того что лишил их товара, так еще цепочку обрубил. А ведь подозрение падает в первую очередь на самих серьезных дяденек, это они, как мы рассуждали, должны бы были ее рубить. Интересно, они знают об этом?

— Не знают, так узнают, — высказался я и поежился. — Как-то неуютно чувствовать себя в компании, где все прочие, кроме тебя, уже покойники… Не пришлось бы отдуваться за них. Им-то уже все равно.

— Но ты же по-настоящему ни при чем!

— Серега! Один из водителей «уазика» тоже был ни при чем, скорее всего, однако это его не спасло. Не говоря уже о Роме. Тот Почтальонок даже спросить ни о чем не успел, только выказал намерение. Не хотелось бы тебя пугать, но и на твоем месте я бы не чувствовал себя спокойно. Все знают, что мы друзья. Разве что затеять драку у всех на глазах, расплеваться вдрызг и мотать тебе поскорее обратно в учебку! Тогда, может, спасешься.

— С ума сошел? — спросил Серега с большим сожалением в голосе.

— Ладно, пошли работать, — через силу улыбнулся я. — И с этого момента давай ни слова, ни полслова ни о каком метаноле, тем более — колесах тут. Никаких вопросов никому. Я уже жалею, что заговорил с Люцией о Роме вообще.

Для человека, лишенного в отличие от меня амбиций художника, Серега рисовал вполне прилично. Поэтому на другой день я изобразил красками на альбомном листе картину, которую следует нанести на стену, и разлиновал ее на клеточки, объяснив Сереге, что делать дальше. Надо нанести такое же количество клеток на стене, воспроизвести в каждой из них то, что он видит в альбоме.

Серега с энтузиазмом принялся за самую большую картину в его жизни — по собственному признанию. Я же отправился доложить Гоменскому, что готов приступить к портрету Лизы без ущерба для клуба — там пока управится Перепелкин.

Поменяв у Авинзона пижаму на свою форму, прошел через КПП, предъявив жетон посыльного, выданный мне майором, и столкнулся нос к носу с Назаром.

— Опа — на! А ты куда, военный? — От его вопроса за версту воняло дедовщиной. Будь на его месте Бондарь, можно было бы сказать, что это не его, собачье, дело, вспомнив Шарика. Назару же захотелось напомнить про Кудыкину гору, но это было чревато. Как минимум — задержкой, а я спешил. Поэтому признался:

— Выполняю задание майора Гоменского.

— Какое? — ничтоже сумняшеся спросил Назар.