В формализме, будь то в этике или эстетике, очень важно осознание того, что этический поступок или произведение искусства имеют автономную структуру, которую невозможно объяснить их контекстом. Когда немецкий художник Йозеф Бойс снимает на пленку, как он проводит время с койотом, это не обязательно должно быть пощечиной автономии искусства: нет никакой причины полагать, что сам Бойс как составная часть произведения искусства менее важен, чем тюбик акрилового пигмента. Архитектуру не следует исключать из сферы изящного искусства только по той причине, что она всегда переплетена с функциями и задачами, хотя этот факт действительно может кое-что нам сообщить о разделительной линии между искусством и архитектурой (104). И, наконец, нельзя предполагать, что все произведения искусства могут интерпретироваться в полной изоляции от их влияния на социальнополитический контекст. Антивоенная картина Пикассо «Герника» есть классический вариант работы, которую некоторым будет сложно понять без отсылки к изображенному на ней ужасающему событию. То же самое в еще большей степени относится к серии гравюр Гойи «Ужасы войны». В литературе посмотрите на случай «Хижины дяди Тома»: она была не только протестом против того зла, которое несло с собой рабство, но и стала одним из политических факторов, вызвавших войну, которая положила ему конец (105). Если мы представим себе параллельную вселенную, в которой американского рабства никогда не существовало, где «Хижина дяди Тома» была сочинена просто как чистый литературный вымысел, то мы увидим, насколько сильно будет отличаться эта работа от реальной «Хижины дяди Тома» с нашей планеты Земля. ООО не выступает против социально-политического истолкования либо активной роли искусства, она просто настаивает на том, что не все элементы контекста произведения искусства имеют к нему отношение и что искусство либо разрешает, либо запрещает элементам своего окружения присоединиться к нему в процессе довольно строгого отбора. Усилия, предпринимаемые в некоторых кругах для того, чтобы свести роль искусства и философии к роли служанки политической революции, неверно понимают миссию искусства, которое может включить в себя и политику, и все что угодно, но лишь подвергнув их предварительной эстетизации.

В предыдущей главе был введен ряд концептов, заимствованных из анализа метафоры и эстетики в целом. Было установлено, что искусство — это не производство знаний о вещах, но созидание новых вещей-в-себе. Затем мы обсудили невзаимные (non-reciprocal), асимметричные отношения, вытекающие из понимания того, что вещи разорваны между своей единой природой в качестве объектов и мно-жественным изобилием своих качеств.

Я возражал Фриду, утверждая, что эстетика с неизбежностью носит театральный характер. Далее я отмечаю, что искусство добирается до самого своего объекта не путем его очищения от случайных качеств, но активно сцепляет его со зрителем, производя тем самым новый объект-соединение. Более того, нам стоит помнить, что некоторые из этих идей могут оказаться полезными для понимания тем, с искусством не связанных.

И все же останутся те, кто считает эстетическую сферу не более чем вторичным интеллектуальным времяпрепровождением. В главе 4 я расскажу о тех, кто настаивает на том, что философия должна стремиться быть формой знания, время от времени пытаясь заковать в эти жестокие вериги также искусство. Сейчас, однако, я хотел бы поговорить о несколько иной группе оппонентов объектно-ориентированной онтологии: о тех, кто считает общество и политику единственными предметами, имеющими наивысшую ценность. Они полагают, что любая философия, занимающаяся праздными, самовлюбленными темами вроде эстетики и онтологии «в такое время», попросту играет на лире во время пожара в Риме (106). Ведь все мы являемся частью общества, причем общества, политически организованного. И поскольку всегда есть веские основания полагать, что оно достигло момента небывалого кризиса, то всегда можно сказать, что каждый настоящий философ должен посвятить всю свою энергию этой подкупающей своей уникальностью теме. По этой причине я сделаю паузу, чтобы обсудить некоторые из стандартных взглядов ООО на социальную и политическую теорию, прежде чем посвятить главу 4 более широкому и технически сложному обсуждению взаимодействия между объектами и их качествами.

Мы видели, что в некотором смысле ООО представляет собой «плоскую онтологию», противостоящую стандартным нововременным (modernist) предположениям о том, что человеческая мысль есть нечто совершенно по своему виду отличное от триллионов нечеловеческих сущностей во Вселенной. По этой самой причине наш первый вывод будет гласить, что социальная и политическая теория должна рассматривать неодушевленные объекты так, как этого обычно никогда не случалось в других дисциплинах. Таким образом, ООО не имеет иной альтернативы, кроме как идти по тропе, проложенной акторно-сетевой теорией, не имеющей аналогов среди социальных теорий благодаря вниманию, уделяемому ей нечеловеческим сущностям. АСТ много рассказала нам о том, в каком затруднительном положении, буквально на уровне стаи бабуинов, оказалось бы человеческое общество, если бы не стабилизирующая работа, выполняемая неодушевленными предметами:

дорогами, контрактами, зданиями, обручальными кольцами и методами дактилоскопии (107). Это так, даже если многие из этих объектов были спроектированы или произведены человеком. Перед этими идеями мы находимся в неоплатном долгу (108). Тем не менее АСТ упускает все то, что мы только что узнали из теории метафоры (109). Если метафора требует силы вещи-в-себе, то АСТ полностью отказывается от данного понятия, сводя акторов к их взаимным друг для друга последствиям, так как за действиями вещи здесь и сейчас не скрывается никакой «субстанции» и никакого иного излишка. Отношения для АСТ одновременно взаимны (reciprocal) (поскольку следствия распространяются в обе стороны) и симметричны (поскольку не существует объектов, помимо их качеств). ООО же, напротив, настаивает на том, что многие отношения либо невзаимны (non-reciprocal), либо асимметричны, либо и то и другое вместе. Мы также увидели, насколько важна для метафоры театральность, что совсем не так в случае АСТ, не признающей никакого исчезающего объекта, нуждающегося в своей замене ангажированным зрителем, который возьмет на себя его обязанности. И, наконец, АСТ не может принять предложенную ООО стратегию обхода формализма через утверждение, что этика касается соединения субъекта и объекта, эстетика — меня и пламя-качеств и так далее. Это не потому, что АСТ настаивает на чистом разделении субъектов и объектов. Совсем наоборот, именно критика, изложенная Латуром в книге «Нового времени не было», впервые продемонстрировала ущербный характер подобного очищения. Напротив, то, что не приняла бы АСТ, — это представление, согласно которому составные сущности являются новыми вещами-в-себе, а не просто мимолетными реляционными событиями. ООО же, наоборот, интересует то, как моя встреча с пламенем или мое этическое призвание образуют новый самостоятельный объект, а не просто поверхностное взаимодействие между двумя постоянно разделенными сущностями. По этой причине у нас нет никакого другого выбора, кроме как рассматривать общество совершенно иным образом, нежели это делает АСТ.