— А ещё?

— Во имя королевы?

— Ещё.

— Во… во имя благородных юношей, — с запинкой ответила Клэр.

— Ну, так попроси у халумари позволения совершать подвиги во имя его чести.

Катарина как-то нехорошо зыркнула на рыцаршу, а я решил не вмешиваться и принять роль наблюдателя. Обет вершения не накладывал на меня никаких обязательств, кроме одного — помнить имя той, что даст клятву. Это как дама сердца. Нужно только какую-нибудь вещь подарить.

— Но, госпожа, — залепетала девушка краснея и нервно теребя кончик косы. Кстати, только у неё была одна косичка. У остальных воительниц, что у леди, что у её солдаток — по две. Ещё одним исключением была Катарина с шестью косами. Не по ним ли она узнала статус храмовницы.

— Что? — нахмурилась рыцарша.

— Он же неблагородный. И он… ему уже лет триста. Он же халумари.

— Дура! В том то и дело, что он халумари. Вот если бы не граф да Кашон, который вспомнил ни с того ни с сего, что у него есть внебрачная дочь от интендантки его охраны, и не признал тебя полукровкой, ты бы так и прозябала среди слуг. И ни один благородный юноша не даст клятву помнить твоё имя. Ты бастардка! А так, слёзы дождя, тебя хоть этим попрекать не будут! И помнить тебя и твои подвиги будут ещё триста лет.

«Слёзы дождя». Это выражение равнозначно нашему сочетанию «горе луковое». Зато всё встало на свои места. Вдовствующий граф да Кашон, был известным на всю округу ловеласом и хитрым политиком, несмотря на то, что мужчинам в политику здесь очень сложно залезть. Не знаю точных причин, по которым он признал девочку, но, скорее всего, мать Клэр во время перестановок в ближнем окружении внезапно доросла до начальницы охраны или казначея, и чтоб обеспечить себе преданность и не опасаться ножа в спину, лорд дал дочке благословение. Отцовскими чувствами здесь и не пахнет. А других вариантов я не вижу.

— Но он же не человек, — прошептала Клэр.

— Не в мать пошла, и не в отца, — ещё раз протянула леди Ребекка, потерев переносицу, — Я тебе, дура, первые связи предлагаю. Кто знает, где они пригодятся.

На этом Клэр сдалась, и под любопытствующие взгляды всего небольшого войска подошла ко мне поближе, а потом опустилась на левое колено.

Лицо девушки было слегка растерянное, в противоположность ухмыляющейся физиономии Ребекки и надутой Катарины. Глаза бегали по моему лицу, а губы беззвучно шевелились, словно она повторяла какие-то слова, но никак не решалась произнести. Наконец, она опустила голову и забормотала.

— Благородный юноша, не окажешь ли честь принять подвиги, что обязуюсь свершать с именем твоим на устах, не внемлишь ли просьбе помнить имя моё и не откажешь ли в просьбе, — Клэр запнулась и нервно сглотнула, — вложить в ладони мои что-нибудь в дар.

Я молча кивнул и лишь огромным усилием воли сохранил серьёзное выражение лица. Чую, вернусь на базу, сделаю доклад, и все сотрудники будут по полу от смеха кататься. Это же надо вляпаться в анекдот и стать дамой сердца, ну то есть мужчиной для души. Но ритуал требовал завершения, иначе нанесу огромное оскорбление этой будущей рыцарше. И потому с огромным облегчением стянул с уха ненавистную серьгу, навешанную мне специалистами по имиджу и местной культуре. Будь они прокляты сто раз.

— В нашем мире, мире полупризраков, есть традиция. Обмывать достижения и свершения. Дай свою чашу.

Клэр начала подняла со щита свою кружку с вином, а я опустил в неё серьгу.

— Теперь выпей, оставив лишь вещь. И с этого мгновения она станет твоей по праву.

Оруженоска коротко поглядела на Ребекку и приложилась к краю.

— Имя, — прошептала леди, когда девушка допила напиток, — имя скажи.

— Имя мне Клэр хаф да Кашон, — торопливо выговорила оруженоска, что значило наполовину графиня. Помнится, в русской истории тоже нередки были случаи признания графьями и князьями детей, сделанных на стороне, но если здесь добавлялось слово хаф, то дома, в восемнадцатом веке обрезали часть фамилии. Например, князь Потёмкин и Елизавета Темкина, внебрачная дочь его и Екатерины второй. А если взять глубже, то князья Древней Руси тоже признавали детей вне брака. Пример тому князь Владимир Святославович рождён был рабыней-ключницей.

— Юрий да Наталия. Свободный халумари, — с улыбкой произнёс я в ответ. — Я принимаю твою просьбу.

— Выпьем! — прокричала рыцарша. — Герда, ткни в козу, готова ли.

Сидевшая у вертела солдатка чиркнула ножиком по туше.

— Сырое.

Все пригубили хмельное и замолчали, задумавшись каждый о своём.

Смешанный с дымом запах запекающегося мяса, шипящего падающими на угли капелями, стягивал желудок лёгким голодом. От костра исходил приятный жар.

Рядом чесался о дерево выпущенный из упряжи бычок. Грызла сухую лепёшку одна из солдаток Ребекки. Борзые собаки лежали высунув язык у ног второй. Третья же с тихим ворчанием чистила пучком сухой травы деревянную ложку. Все поглядывали в сторону угодившей на этот ужин козы. Даже слышалось урчание чего-то желудка.

— Расскажи о себе, — вдруг произнесла Катарина. — Расскажи о том, как ты жил дома.

Я поглядел на наёмницу, которая с задумчивым видом крутила в руках свою чашу.

— Что именно ты хочешь услышать?

Она пожала плечами.

— Наши края, отличаются от ваших. И я не знаю с чего начать, — пробормотал я, вспоминая школу, срочку, купленную в ипотеку квартиру, глупую работу неудачные отношения и расставание с девушкой, бросок словно в омут с головой на собеседование на роль рабочей лошадки прогрессорства, форсированную подготовку к переброске, отдающуюся болью в мышцах и опухшей от тонн информации головы, прошедшую словно в тумане операцию по подсадке гель-процессора, тошноту и рвоту портала, а потом новый дивный мир. И весь рассказ ещё нужно адаптировать для местных реалий.

А потом я заговорил. Слова рисовали город-миллионник, созданный из стекла и стали, асфальта дорог и нескончаемого света фонарей, вечной спешки и одиночества среди толпы. Рисовали множество людей, большинство из которых ты видишь в первый и последний раз, хотя с рождения живёшь с ними в одном мегаполисе. Рисовали царапающие своими небо летучие корабли — самолёты. Рисовали огни рекламы, жадно бросающиеся на проходящих мимо людей со своими «купи, вложи, трать». Рисовали детей, играющих с голограммами на обочинах серых дорог. Рисовали великую сеть, где вместо обретения бесконечных знаний мы впустую тратим часы свои жизни, оторвавшись от реального мира, действительно став наполовину призраками. Слова рисовали не только тоску и печаль, но и ткали для окруживших меня женщин другой, волшебный мир. Он был таким, что мясо и мёд — это еда не на праздники, а на каждый день. Что мы не боимся ночной тьмы, потому что почти не встречаемся с ней лицом к лицу. Что трудятся за нас рукотворные големы-роботы, и живые рабы не нужны. Что все люди, невзирая на чины и сословия, обучены грамоте и счёту. Что можно сесть в быстрое авто и домчаться в единый миг за сотни миль, не тратя времени на долгое странствие. Что великая сеть не только пожирает души, но и дарит свободу, какой раньше не было.