абсолютно беспомощным, как заблудившейся маленький ребёнок в огромном диком лесу, где полно страшных чудовищ и злодеев. В голову лезли всякие мысли, что надо звать на помощь или просить кого-то неведомого спасти его сейчас от чего или кого…

– Ты боишься, потому страх полностью захватил тебя и владеет всем твоим существом безраздельно, – Георгий говорил спокойным голосом палача, так, во всяком случае, казалось восьмому, – ты что думаешь, что будешь так вот лежать и ждать помощи? Не дождёшься…, если хочешь жить – живи, а если нет…, я никого не держу, – восьмой отдалённо слышал, как Георгий вышел из комнаты, оставив свет включённым.

Восьмой некоторое время лежал бездумно, глядя в потолок, собираясь с мыслями, а потом, превозмогая боль, заставил себя вслух говорить: «Я боюсь боли, боюсь смерти, боюсь Георгия…, потому что страх, а не боль владеет мною». От боли перехватывало дыхание, и он как будто проваливался в бездну, мягкую и податливую. «Нет… я боюсь не смерти или боли…, нет…, я боюсь мучений…, мучений, которые может принести мне Георгий…, но он же не злодей, как мне казалось в первые дни, я же знаю это. Мы же с ним беседовали, тогда что же произошло, зачем…?». Восьмой долго лежал неподвижно глядя в потолок, потом неожиданно даже не уснул, а как будто провалился в бездонную яму.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

– Я жертвую Тобой ради спасенья

Тобой прикроюсь и дела никому нет что скажут обо мне

Ты ж только ждёшь – чего же?

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Прозвенел Гонг, восьмой резко проснулся с каким-то страхом и волнением начал судорожно соображать: «Гонг, а что мне делать, как теперь идти на работу, ведь меня всё равно понесут, как труп, как вещь или инструмент, но понесут, потому что таков закон…, и обратно будут нести…. Мы с ним беседовали об очень для меня важных вещах…, для чего, чтобы я вот так здесь лежал, а меня носили на руках, потому что я не могу встать и идти от боли? Нет, здесь что-то не то…, всё не просто так произошло…, мучения…, я боюсь мучений, потому что не знаю, что это такое, я пока их по-настоящему ведь не испытал, да нет, зачем я так говорю, какие могут быть испытания, я вообще не знаю, что это, а может эта боль не порог, как тогда, когда уже сил не было, это тоже своего рода пусть мучительная, но это беседа…, тоже беседа…, беседы бывают разные, даже такие…, да…, это, наверное, так. Но сомневаться нет времени и нет времени долго думать о чём либо, нет времени, сейчас надо встать…, но как?». Восьмой судорожно пытался хоть что-то придумать и вдруг вспомнил, как он в детстве, упав с забора, через который перелезал, ударился плашмя спиной о землю, и кто-то заставил его, причём заставил силой, буквально приказал не скрючиться от боли и зажаться, а наоборот, полностью выпрямиться. Он вспомнил, как ему было это страшно сделать, казалось, что будет больнее, а получилось всё совсем наоборот, сразу боль отошла. «У меня внутри комбинезона вокруг пояса есть шнуровка, я теперь понимаю зачем она и, если её затянуть покрепче, то она будет держать спину прямой…, прямой, как в корсете…, надо только выпрямиться и затянуть её». Восьмой заставил себя вопреки страху и боли расслабить все мышцы, он только сейчас почувствовал, как он сжат в комок, сжат страхом перед болью, а не самой болью, он это отчётливо сейчас понял. Постепенно боль отошла, по позвоночнику прокатилась волна тепла, сначала лёгкая, а потом стало даже горячо. Он расстегнул комбинезон и руками, на ощупь, начал шарить внутри комбинезона в поисках верёвок. Нащупав концы, он постепенно себя стягивал, спина выпрямлялась и к его удивлению боль спала до того, что можно было даже немного поднять голову.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

– Я жду тебя – с тобой мой связан путь

Себя познав ты только обретёшь свободу.

– Свободу? А где она иллюзия одна

И разве я свободен от Тебя?

Ведь каждый миг мой Тобою мне открыт

Ни думать ни смотреть ни даже быть

Я не смогу коль нету здесь Тебя

Пройду а может проползу свой век и что?

Куда мой путь зачем Ты породил меня?

Ведь не сказал что делать мне как быть?

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Восьмой стоял посередине комнаты и пытался руками выровнять натяжение шнуровки корсета, который, как стало очевидно, был изначально предусмотрен в конструкции комбинезона для подобных случаев. Со звонком восьмой осторожно направился к выходу, он старался не форсировать события, всё равно сейчас придётся бежать, потом весь день работать с камнями. Как это удастся сделать в его состоянии, он не понимал, но всё равно встал в строй и вместе со всеми направился к выходу из пещеры. Он не думал о том, что остался голодным или о том, что ему больно, всё своё внимание он сосредоточил только на том, чтобы не закрепощаться, стараться сохранять спокойствие и рассудительность. При каждом движении всё его тело судорожно дёргалось и вцеплялось в него, как клещами вокруг боли в спине, пытаясь зажать его в панцирь, а он против воли тела заставлял его расслабляться и страх нападал в эти моменты, как хищник, это была буквально драка с самим собой. Как ни странно, но во время бега стало значительно легче. На солнце тело разогрелось и уже не было острых и сильных отдельных ударов спазмов боли, а только постоянно ноющая и изматывающая, но с ней восьмому легче было справляться. Днём солнце палило нещадно и стянутое корсетом тело восьмого буквально задыхалось, но ослабить натяжение шнуровки восьмой не решался. Боль в позвоночнике не мешала ему работать с полной отдачей, восьмой очень осторожно и взвешенно делал каждое движение, постоянно прислушиваясь к своему телу, которое постепенно начало слушаться его. Боль уже не набрасывалась с таким ожесточением на него, он успевал предотвратить тот или иной болевой удар или попытку зажима и постепенно втянулся в работу. Наблюдая за собой в этот день, восьмой отметил странную особенность, которую раньше не замечал: оказывается он проговаривает, мысленно, каждое своё движение и даже каждое чувство. Восьмой так увлёкся этим своим наблюдением за самим же собой, что всё остальное ушло на второй план. В конце дня, в результате своих наблюдений, он пришёл к выводу, что тело человека – это, как, своего рода, комбинезон, только живой. Он даже допустил такую мысль, что тело по своей природе бесчувственно на самом деле, только психологически в нём