- Это случилось больше года назад. Я уже была готова убежать с Анечкой в родной город, но в пылу скандала у меня вырвались неосторожные слова. Я крикнула, что лучше буду работать уборщицей, но никто не посмеет больше и пальцем меня тронуть.

Омар, очевидно, понял, что я не шучу, и, как говорят, стал шелковый. А я, глупая, расслабилась. Начала собирать документы в школу для Анечки. Он меня не обижал, а наоборот, стал более внимательным.

Сказал, что ребенку будет полезно начать знакомиться с культурой других стран, а не только с пляжами. Мы полетели в Англию, путешествовали по стране, и это было так интересно и увлекательно, что я забыла все унижения и снова поверила, что у нас все может наладиться. Он был заботливым, выполнял наши все хочухи, и Анютка, побаившаяся отца, тоже оттаяла. Она щебетала, не умолкая, а я была настолько счастлива от этих перемен, что не замечала раздражения мужа, иногда вырывавшееся из-под контроля. Мы приехали в Солсбери, и он предложил сходить на экскурсию в пансион для девочек, который располагался в старинном замке. Поскольку все еще были на каникулах, то мы совершенно свободно гуляли по территории. Потом нам даже предложили чай, поскольку подошло традиционное время Five O’clock (пятичасового чая).

И больше я ничего не помню. Я очнулась в больнице. Во рту был мерзкий металлический привкус, голова казалась медным котелком, по которому методично лупили железным прутом, потому что все звенело.

Позвали Омара. Я и так плохо соображала, а глядя в его змеиные глаза, чуть снова не потеряла сознание от дурного предчувствия.

Пересохшими губами я еле выговорила:

- Где Анечка?

- Анна будет учиться в пансионе. Там получит прекрасное образование и манеры. Мы будем забирать ее на каникулы. Или сами будем летать проведывать ее. Это очень престижный и дорогой пансион, так что будь благодарна. А ты хотела ее в свой Зажопинск увезти, чтоб с детьми алкашей ходила в одну школу, научилась материться и пить-курить, а то еще и на наркоту бы подсела. Сама знаешь, окружение играет решающую роль.

Если свежий огурец засунуть в банку с солеными, у него нет ни единого шанса не стать таким же, как и остальные. Надеюсь, ты это своей тупой головой понимаешь? Поэтому говорю сразу как есть. У меня двойное гражданство, и я ребенка оформил единолично, твое согласие здесь на хрен никому не нужно. Так что если вдруг придет в голову безумная идея забрать Анну, просто знай – тебе ее никто не отдаст. Они строго соблюдают букву закона. И даже не выпустят из страны – привлекут к ответственности за похищение. Я ее единственный представитель.

Лада замолчала, а у меня комок в горле стоял от невозможности выплеснуть эмоции. Я, конечно, не понаслышке знал, что этот упырь способен на подлость, но сотворить такое! Теперь я понял, откуда в этих зелено – бедовых глазах такая безысходность. Раньше, чем дочери исполнится восемнадцать лет, Лада не сможет ее забрать сама. Только муж.

Вот сейчас я окончательно осознал, как выглядит уродливая морда беспомощности. Внутри словно что –то оборвалось. Ведь при таком раскладе, мы даже видеться с ней не сможем, потому что этот вурдалак мигом отсканирует ситуацию, и тогда даже страшно представить, что он может сделать.

- Теперь ты понимаешь, что я не могу быть твоей женщиной? – Слезы блестели в ее глазах, голос дрожал, а я хотел башкой биться о лобовое стекло, только бы не разворачивало душу, как разрывные пули, это мерзкое чувство бессилия. Но если мне так хреново, то каково же ей выносить эту каждодневную муку?! Так ведь и с ума сойти недолго. Я сжал челюсти так, что едва эмаль не посыпалась. У меня нет права быть слабаком. Сказать сейчас: «Лада, прости, ошибочка вышла! Я не мужик, мудло в кальсонах!»? Тогда можно уже не причислять себя к сильному полу. Я медленно, чтобы не испугать Ладу еще больше, выдохнул.

- Ты моя женщина. Я это знаю. Просто сейчас есть сложности. Но! Анюта в безопасности. И это главное. Потерпи. Я все решу.

Лада грустно улыбнулась.

- Ну да! Как в притче про Ходжу Насреддина.

- Какой?

- Ходжа Насреддин за хорошую плату взялся за двадцать лет обучить грамоте ишака. Эмир грозил отрубить Насреддину голову, если в указанный срок ишак не научится читать. Когда Насреддина спросили, как же он пошел на такой риск, он ответил: « Ничего страшного. За двадцать лет или ишак умрет, или эмир умрет, или я умру!»

Она снова подарила мне свою печальную улыбку, от которой мне захотелось пойти войной на всю Англию.

- Мы не будем ждать, пока ишак сдохнет. Я обещаю, что-нибудь придумаю. Ты только не отчаивайся. Знаешь, как я испугался, когда ты сознание потеряла? Ты простила меня? – я опять виновато улыбнулся, потому что больше всего на свете мне не хотелось, чтоб она обижалась на меня. – Пойми меня. Я спешу на свадьбу, весь такой счастливый жених, а тут мне кто-то под колеса бросается.

- Дань..-и-л, ты сам себя обманывал, - совершенно неожиданно почти перебивает она меня.

- В каком смысле?

- Во-первых, ты опаздывал, значит уже подсознательно допускал мысль о том, что хотел бы опоздать. А во-вторых, когда ты кричал, что опаздываешь на свадьбу и виновата в этом я, ты потер рукой нос.

- Ты думаешь, я перепутал его с лампой Аладдина?

- Нет. Есть язык тела, то есть движения, жесты, которые человек делает подсознательно. И на словах он может говорить одно, а тело его выдает. Обычно люди трут нос или касаются его кончика, когда не уверены в том, что говорят или же обманывают. Так что говоря о женитьбе, ты скорее сам себе доказывал. Поэтому я тебе верю, что ты женишься потому, что дал слово, - переключившись с травмирующей темы, она свободней вздохнула. Как хронически больной испытывает облегчение после острого приступа болезни.

- Лада, а откуда у тебя такие познания? –задаю вопрос и снова отрываю глаза от дороги – не могу налюбоваться ею.

- После того, как я нашла дн.., - она запнулась, словно забыв слово и тут же продолжила: - Я нашла ту запись и решила, что мне нужна помощь психолога. Я записалась на длительный тренинг, мужу сказала, что хочу освоить интерьерный дизайн. Но потом пришлось бросить. Однако многие вещи я там успела понять, - щеки Лады порозовели, во взгляде мелькнула тень то ли растерянности, то ли стыда, и я понял, что у нее еще много есть таких вещей, которыми она не готова со мной делиться.

- Не хочешь, не говори. Я понимаю, что тебе несладко. Но не зря ж ты мне под колеса бросилась? Судьба, наверно? – до дрожи мне хотелось остановить машину и зацеловать эту маленькую, настрадавшуюся дюймовочку. И совершенно неуместно заулыбался. Никогда за мной не водилось стремление к метафорам и поэтичности. Однако Лада словно пробудила во мне какие-то еще неизведанные стороны. И самое главное – пробудила любовь.

Как я раньше не додумался? Она же настоящая Дюймовочка! Только уже попавшая в лапы старого толстого крота. Выпытывать, как она туда попала, сейчас не стоит, она и так изнервничалась.