Мальчик опустил голову и встал, заламывая пальцы. Потом, сглотнув, выдавил:

— Да, хочу. Честно хочу, Мэтт. Прости. Я буду делать все, что скажешь. Обещаю.

— Да уж надеюсь, — резко сказал Марио. — В противном случае мигом вылетишь вон из зала. Ясно? Вылетишь вон. А завтра перед школой ты пойдешь в раздевалку и уберешь весь бардак, который вы с приятелями там развели. Том, Стелла и я не обязаны работать в таком свинарнике. И еще кое-что. Прежде чем ложиться спать, ты спустишься вниз и прочтешь правила, которые я повесил на стенд. И прочтешь как следует. Потому что отныне в зал зайдет только тот, кто будет придерживаться этих правил, и если я замечу, что кто-то нарушает — ходит по паркету в уличной обуви, курит в зале, лезет наверх без присмотра — я за себя не отвечаю. Всем ясно?

— Ясно, ясно, — откликнулась Люсия.

— К тебе это тоже относится, Тесса. Если ты захочешь посмотреть, то должна сперва спросить разрешения. Поняла? А если еще раз заорешь, когда кто-то наверху, я сперва тебя отшлепаю, а потом скажу Люсии, — он напряг челюсть и добавил: — Анжело, тебя все это тоже касается. Ходи и смотри, сколько угодно. Но ты соблюдал эти правила всю жизнь. Не вижу причины, зачем тебе нарушать их сейчас.

— Боже Милостивый, — засмеялся Джонни, — что на тебя нашло, Мэтт? Решил возродить Передовую Школу Полетов?

— Это не самое худшее, что он мог сделать, — заметила Люсия.

— А я думаю, что он прав, — вдруг сказала Стелла.

— Ну конечно, — саркастически фыркнул Джонни.

— Джонни, — заговорил Джо, — это ведь ты начал все эти беспорядки, когда позволил Клэю спорить с тобой и нарушать семейные правила?

Джонни поджал губы.

— Я руковожу своим номером так, чтобы участники работали командой. И всегда так делал. Если Мэтт хочет изображать тирана, на здоровье. Он сломал Томми, сделал из него дрессированного кота — щелкни бичом, и он прыгнет. Но я не учу своих мальчиков, раздавая пинки направо и налево. Я им не грублю и не издеваюсь над ними. Я просто так не работаю.

— Ты их не учишь, — вмешался Анжело. — Тебе просто нравится играть с детьми. Я видел, как ты вмешивался, когда Марио начал обучать этих четверых. У тебя не хватает ни терпения, ни дисциплины, чтобы по-настоящему работать. Никогда не хватало, и никогда не будет. Так что с этой минуты займись чем-нибудь другим.

Клэй, — он повернулся к мальчику. — Ты слушаешь Мэтта, а не Джонни, не то остаешься внизу. В ту секунду, когда ты ступаешь на веревочную лестницу, ты теряешь все привилегии избалованного любимчика и подчиняешься приказам. Без споров.

— Все еще не понимаю, почему это так необходимо, — сказал Джонни.

— И не поймешь, — горячо заявил Анжело. — В свое время тебя тоже здорово избаловали, и ты ушел из номера, потому что не умеешь принимать приказы.

— Чертовски верно! — разозлился Джонни. — К шестнадцати годам мне до чертиков надоела эта муштра! Вы живете прошлым, все вы! И кто-то продолжает удивляться, почему я хочу быть от всего этого подальше? Вы словно окаменелости в музее и даже этого не замечаете! И поступите с Клэем так же, как поступили бы со мной, если бы я позволил! Вы никогда не изменитесь!

— Ты ничего не знаешь, — сказала Люсия. — Папаша рассказывал, что, когда ему было шесть, в прежние времена в прежней стране, прадедушка ди Санталис поставил его на проволоку и сказал: упадешь — будешь битым. Он, разумеется, упал и получил свое. Папаша никогда так не обращался ни с одним из нас.

Джо хихикнул.

— Папаша и пальцем тебя не тронул, да, Люсия? Самое худшее, отправил тебя, маленькую испорченную примадонну, спать без ужина, когда ты расплакалась после падения. Но когда я начал учиться акробатике и делал свое первое сальто назад, он показал мне, где приземлиться, а дюймах в шести положил садовые грабли зубьями кверху. Я о-о-чень старался!

— Такая жестокость ни к чему не приведет! — рявкнул Джонни.

— Жестокость? — с искренним недоумением переспросил Джо.

Анжело практически в голос с ним сказал:

— Эта жестокость дала Сантелли звездный статус. Всем, включая тебя, — он посмотрел на Клэя и продолжил: — Иногда мягкость это просто потакание. Из Джонни не выйдет хороший тренер, потому что он забывает: без твердой руки и из него ничего бы не получилось — и считает, что может добиться тех же результатов без того, что называет «жестокостью». Наше семейное дело — опасность. Мы живем с этим и иногда с этим же умираем.

— А то и хуже, — сказала Люсия так тихо, что Томми не уверен был, что хоть кто-то расслышал.

— Здесь нет места мягкости, — подытожил Анжело. — Папаша был тираном, да. Потому что ему приходилось.

— Джонни… и ты, Клэй, — взяла слово Люсия. — Есть дисциплина, которая требует настоящей любви.

Она обвела взглядом большую, заполненную людьми комнату.

— Клэй, легко быть мягким и добрым. Так легко отпустить новичка развлекаться и позволять ему себя обманывать. Но чем ближе мы друг к другу, тем больше настаиваем на честности. Вот почему мы почти всегда работаем с членами семьи. И почему каждый, кто входит в номер, становится членом семьи. Как Стелла, — она с любовью посмотрела на девушку, — и… и Томми.

Глядя на Томми, Люсия улыбнулась и моргнула. Томми увидел понимание в ее глазах, заметил, как она впервые вот так соединила их имена.

Стелла. И Томми.

Она перевернула розовую ткань на своих коленях, и впервые за все эти годы Томми ощутил, что Люсия слегка смущена. Взяв иглу, она сказала:

— Мое зрение уже не для такой работы. Томми, у тебя хорошие глаза… продень, будь так добр.

Ощущая комок в горле, Томми приблизился, встал на колени и вдел в ушко иголки розовую нить.

А Люсия продолжала:

— Мы не ведем себя так