в битве против русских, возглавляя соединение поляков в армии Наполеона, но в других отношениях он бесцветен, исполнителен, будет послушным. Адам Чарторижский назначен председателем Сената.

Минуя Вильно, император Александр вернулся в Петербург. Всю дорогу мрачный император Александр думал о другом. Жозеф де Местр сообщил сардинскому правительству: «Великая душа наконец-то вернулась в свое великое тело». При императорском дворе сразу обратили внимание, что император пребывает в мрачных раздумьях. Вроде бы не утихала людская молва о воинсках подвигах русской армии, речи о славе и почете императору не умолкали на страницах прессы, а император издает указ об укреплении воинской дисциплины, офицеры даже в свободное от службы время должны ходить в своей военной форме. По всем полкам ужесточилась дисциплина.

До Александра I дошла реакция известных ему людей о манифесте Священного союза, который написал академик Шишков. Меттерних назвал его «звонкой, но пустой бумагой». А между тем в манифесте говорится о подвиге народа в борьбе с французами, но подчеркнуто, что одержанные победы принадлежат одному только Богу. Оценивая народы Европы как победителей, текст резко критикует побежденную Францию, обличает Париж, «гнездо мятежа, разврата и пагубы народной». Напоминает, что Наполеон – простолюдин, преступник, чужеземный хищник и узурпатор, который присвоил себе «Богу токмо единому свойственное право единовластного над всеми владычества». «Суд человеческий, – утверждается в манифесте, – не мог толикому преступнику наречь достойное осуждение: не наказанный рукою смертного, да предстанет он на Страшном суде, всемирною кровью облиянный, перед лицом бессмертного Бога, где каждый по делам своим получит воздаяние».

Цезарь Лагарп, не учитывая суждений о борьбе Гения добра и Гения зла, глубоких рассуждений о Божественном провидении и Гласе Всевышнего, простодушно спрашивал императора Александра: «Здесь отпечатали и широко распространяют Ваш манифест о борьбе от 1 января. Я склонен думать, что всех живо задели некоторые эпитеты. В своем несчастье этот народ хотел бы по-прежнему обратить свои взоры на того, кто выказал себя самым великодушным из его врагов. Но, кажется, у него отнято и это последнее утешение. Бывают моменты, когда я не сомневаюсь более, что существует заговор, цель которого отобрать у Вас славу, завоеванную в 1814 году».

Александр писал сестре Екатерине Павловне: «Вы спрашиваете, дорогой друг, что я делаю, чем я занят? Все тем же, то есть все больше привыкаю склоняться перед волей Провидения и нахожу удовлетворение в полном уединении, которое добровольно избрал и в котором пребываю».

Историки и биографы иногда удивлялись, почему Александр I так охотно ездит на Венский конгресс и до Ватерлоо и после Ватерлоо: во время длинной дороги он, в сущности, оставался в полном уединении, привалившись плечом к неизменному спутнику своему – генерал-адъютанту Петру Волконскому, которого знал с детских лет. Так ездил он по Европе, Англия, Голландии, посещал другие княжества и герцогства, так ездил он по старинным городам необъятной Российской империи. Это «полное уединение», которое так долго искал император Александр, оказалось недостижимым.

В августе 1816 года императора восторженно встречали в Кремле. Он пожертвовал 500 тысяч рублей для бедных, 150 тысяч рублей для восстановления Благородного собрания. Москва бурно строилась и становилась еще краше, чем разрушенная Наполеоном. Но все это не удовлетворяет Александра.

Точную характеристику Александра I дает Анри Труайя: «Мистический туман застилает сознание Александра, он охладевает к делам внутреннего управления империей и ищет, на кого бы переложить бремя текущих дел, в ком найти помощника, которому он мог бы полностью доверять и на которого мог бы всецело положиться. Его выбор падает на бывшего гатчинского друга, свирепого Аракчеева. Александр, изменчивый по натуре, мечтательный, колеблющийся, впечатлительный, нервный, видит в этом человеке, надежном, словно вросший в землю утес, своего рода противовес смутным грезам, в которые погружен он сам. Даже физический облик Аракчеева заражает его уверенностью. Он не стал бы полагаться на человека, ловко скроенного, а этот точно сработан топором. Сутулый, с короткими, жесткими, как щетка, волосами, низким лбом, тонкими, плотно сжатыми губами, приплюснутым носом, мутными, холодными глазами, Аракчеев начисто лишен светского лоска. Образование его скудно, воспитание дурно, вкусы вульгарны. <…> Господствующей страстью Аракчеева была служба. Молчаливый и жестокий, с трудом умеющий составить рапорт без орфографических ошибок, он придумывает подробные правила служебного распорядка и сам с маниакальной строгостью наблюдает за их буквальным исполнением. Его подчиненные дрожат от страха в его присутствии: он издевается над ними, оскорбляет, бьет. Их унижение доставляет ему наслаждение более острое, чем любовь. Он редко появляется в свете, зная, что аристократы презирают его, и ему нравится сбивать с них спесь. «Против Аракчеева… все, что имеет здесь вес, и все, что держится за все то, что имеет вес… Тем временем он все уничтожает», – пишет Жозеф де Местр. Аракчеев, по его собственному выражению, «без лести предан» царю. Александр сознает, что в лице Аракчеева имеет слугу, болтливости или предательства которого может не опасаться. Это автомат, готовый слепо исполнить любой приказ императора. Некий зонт, защищающий Его Величество от ливня. Вскоре Александр уже не может обходиться без Аракчеева. Он подолгу гостит в имении генерала Грузино и восхищается наведенным здесь образцовым порядком: безупречно ровными аллеями, тщательно подстриженными деревьями, аккуратными белыми башенками и размещенными повсюду императорскими эмблемами. Здесь каждая былинка, каждый камешек, так же как и каждый крестьянин, имеют свое раз и навсегда отведенное им место. И всегда наготове мокнущие в кадках с рассолом палки и прутья для наказания провинившихся, как и железные рогатки, которые надевают на шею.

Так что никто и пикнуть не смеет. Для Александра Грузино – это образ рая на земле. Расставшись с Аракчеевым, он пишет ему дружеские, едва ли не нежные письма. Их общее прошлое в Гатчине времен Павла придает их отношениям оттенок грубоватого армейского братства. Трусливый на поле боя, Аракчеев не имеет себе равных в казарме. Он страстно увлекается ружейными приемами, надзором за чистотой спален, покроем мундиров, и Александр с удовольствием разделяет с ним эти причуды. Когда дело касается его полков, он не упускает ни одной детали. Медные пуговицы – его навязчивая идея. Он желает, чтобы его солдаты задерживали дыхание во время смотров, «чтобы не было видно, как они дышат». Его душа успокаивается, а нервы расслабляются при виде общего единообразия и симметрии. Когда он работает в своем кабинете, вид дурно очиненного карандаша или неровно положенной папки причиняет ему страдания. Зато ему приятно смотреть на два абсолютно одинаковых камина, на одном из которых стоит бюст Юноны, на другом – бюст Минервы, на свой стол, где в незыблемом порядке разложены гусиные