– Ладно, знаю, – ответил Цзя Чжэн, которого это требование еще больше расстроило.

– Мы давно слышали, что ваш зять Сунь Шао-цзу – негодяй, – заметили друзья Цзя Чжэна. – Оказывается, он действительно такой! Когда у его тестя конфисковали имущество, он не только не приехал его навестить и посочувствовать, но еще осмелился требовать деньги! Право же, это возмутительно!

– Что о нем говорить? – с горечью произнес Цзя Чжэн. – Мой старший брат сам виноват, что выдал свою дочь за него замуж. Племянница достаточно от него терпит, но ему все мало – теперь он и на меня зубы точит.

В это время вошел Сюэ Кэ и сообщил Цзя Чжэну:

– Я только что узнал, что начальник приказа Парчовых одежд Чжао Цюань во что бы то ни стало хочет действовать в соответствии с докладом цензора, и я боюсь, что господину Цзя Шэ и господину Цзя Чжэню придется плохо.

– Господин Цзя Чжэн, придется вам поехать попросить вана, чтобы он уломал этого Чжао! – посоветовали друзья. – Иначе ваши семьи будут окончательно разорены.

Цзя Чжэн поблагодарил за совет, и после этого все друзья удалились.

Когда наступили сумерки, Цзя Чжэн справился о здоровье матушки Цзя и, убедившись, что ей лучше, вернулся к себе. Он был возмущен поведением Цзя Ляня и его жены, которые, ни с чем не считаясь, занимались ростовщичеством, в результате чего пострадала вся семья. Но так как Фын-цзе была опасно больна, да и ей было тяжело оттого, что все ее имущество растащили, Цзя Чжэн счел неудобным объясняться с ней и постарался подавить свое возмущение.

За всю ночь не произошло ничего, достойного упоминания. А на следующее утро Цзя Чжэн отправился во дворец, чтобы отблагодарить государя за милость, после чего побывал во дворцах Бэйцзинского и Сипинского ванов и просил их помочь его старшему брату и племяннику.

Оба вана обещали сделать все, что в их силах. После этого Цзя Чжэн побывал у некоторых своих сослуживцев и просил у них помощи и покровительства.

А сейчас вернемся к Цзя Ляню. Разузнав, что положение отца и старшего брата слишком серьезно и помочь им нельзя, он вынужден был ни с чем возвратиться домой. Здесь он застал плачущую Пин-эр, которая хлопотала возле Фын-цзе. Цю-тун у себя во флигеле громко выражала недовольство поступками Фын-цзе, которые принесли всем столько неприятностей.

Заметив, что Фын-цзе еле дышит, Цзя Лянь, который перед этим хотел высказать жене множество упреков, не осмелился этого сделать.

– Наши вещи пропали безвозвратно, и говорить о них не стоит, – со слезами на глазах сказала Пин-эр. – Но вот к госпоже, по-моему, следовало бы пригласить врача!

– Тьфу! – выругался Цзя Лянь. – Я за свою судьбу не могу поручиться, а тут еще надо возиться с ней!

Фын-цзе услышала слова мужа, бросила на него полный упрека взгляд, и из глаз ее ручьем потекли слезы.

Когда Цзя Лянь вышел, она с укоризной сказала Пин-эр:

– Ты ребенок – неужели ты не понимаешь нашего положения? Раз уж дело приняло такой оборот, зачем тебе еще обо мне заботиться? Как охотно я бы умерла! Только об одном молю, чтобы в память обо мне ты вырастила и воспитала Цяо-цзе! Тогда в загробном мире я с теплым чувством буду вспоминать о твоей доброте!

Пин-эр разрыдалась.

– Не будь глупой, – оборвала ее Фын-цзе. – Мною все недовольны, хотя об этом не говорят прямо. Все считают, что источником неприятностей являются слуги, которые распускали сплетни, но, если б я не отдавала деньги в рост, меня ничто не касалось бы. Я старалась заслужить хорошую репутацию, а в результате оказалась хуже всех! Я очень смутно слышала об обвинениях, предъявленных старшему брату Цзя Чжэню, но говорят, будто он чужую жену пытался сделать своей наложницей, а она не захотела ему повиноваться и покончила с собой. В этом деле замешан Чжан. Ты понимаешь, о ком речь? Ведь если это дело раскроется, моему мужу не отвертеться. Да и как мне тогда смотреть в глаза людям?! Как мне хотелось бы умереть сейчас, но покончить с собой не хватает решимости. Зачем ты еще хочешь приглашать врача?! Не значит ли это, что ты не только меня не любишь, но, наоборот, еще желаешь причинить мне зло?

Пин-эр слушала ее и все больше расстраивалась; думая о нынешних затруднениях, она опасалась, что Фын-цзе действительно покончит с собой, и поэтому ни на минуту не оставляла ее без присмотра.

К счастью, матушка Цзя не знала всех подробностей дела, и самочувствие ее в последние дни немного улучшилось: убедившись, что Цзя Чжэну ничто не угрожает, да и глядя на Бао-юя и Бао-чай, целыми днями не отходивших от нее, она постепенно успокоилась. Так как она очень любила Фын-цзе, то приказала Юань-ян:

– Возьми кое-что из моих вещей и отнеси Фын-цзе! Дай немного денег Пин-эр и прикажи ей, чтобы она хорошенько заботилась о своей госпоже, а я, чем смогу, буду помогать им!

Кроме того, она приказала госпоже Ван заботиться о госпоже Син.

В это время все строения дворца Нинго перешли в казну, имущество, поместья и прислуга были переписаны и конфискованы. По приказанию матушки Цзя туда послали коляску за госпожой Ю и ее невесткой.

От обитателей некогда пышного дворца Нинго сейчас остались только эти две женщины, если не считать наложниц Пэй-фын и Се-луань. У госпожи Ю и ее невестки не было ни одной служанки. Матушка Цзя выделила для них дом, по соседству с тем, где жила Си-чунь, и назначила четырех пожилых женщин и двух девочек им в услужение. Пищу и все необходимое им приносили с главной кухни дворца Жунго. Одежду и другие вещи посылала матушка Цзя. Деньги на мелкие расходы выдавались из общей семейной казны в таком же количестве, как и всем живущим во дворце Жунго.

Цзя Шэ, Цзя Чжэню и Цзя Жуну, которые находились под стражей в приказе Парчовых одежд, из дому не могли ничего послать, так как семейная казна была пуста, у Фын-цзе ничего не было, а Цзя Лянь оказался в долгах. Цзя Чжэн в хозяйственные дела не вникал и заявил, что надеется на помощь друзей. Цзя Лянь подумал было о родственниках, но не нашел ни одного, кто мог бы ему помочь, так как тетушка Сюэ разорилась, а остальные и вовсе не шли в счет. Тогда он тайком заложил поместья и землю за несколько тысяч лян серебра, чтобы хоть как-нибудь помочь отцу и брату.

Наблюдая за