– Но кто же они такие все-таки? – спросила опять Мышка.

Динка вкратце повторила всю историю своего знакомства с лесными гостями. Против ожидания Мышка не ужасалась, не ахала, а, наоборот, живо сказала:

– Я бы пошла с тобой вместе! Ты очень смелая, Динка, но безрассудная, тебе всегда нужен рядом человек с трезвой головой… Но все-таки, значит, эти мальчишки шляются по базарам, занимаются мелкими кражами и на это живут?

– Нет… Может быть, и нет… Жук продавал корзинки, они сами их плетут. Может, и живут на это? – предположила Динка.

– На это жить нельзя. Их четверо, да еще мать Конрада, того студента. Не стоит закрывать глаза, все-таки они промышляют воровством. Жаль, что не удалось хорошенько расспросить их об этом политическом. Одного имени мало, надо бы знать фамилию и где он работал. Может, кто-нибудь среди рабочих и знал его…

– Конечно. Он, несомненно, был связан с товарищами. Ну, я думаю, они еще появятся, – улыбнулся Леня.

Проводив Мышку на станцию, Леня сразу ушел на огород. Динка тоже избегала его. На душе у нее было смутно и нехорошо. Вчерашнее раздражение и желание отомстить уступило место глубокой грусти. Казалось, что из-за этой размолвки долголетняя детская дружба навсегда порвалась и никакими силами невозможно теперь вернуть то время, когда они так радостно бросались навстречу друг другу, торопясь поделиться накопившимися новостями.

«Что же это случилось, что же случилось?» – мучительно думала Динка, одиноко сидя на пруду и боясь вернуться домой, чтоб не встретиться лицом к лицу с Леней.

Тоскливое одиночество, невознаградимая потеря и страстное желание понять, что же все-таки произошло, заставляли ее несколько раз в день возвращаться в ореховую аллею на то самое место, где произошла ссора. Там, закрыв глаза и прижав к груди руки, она старалась восстановить в своей памяти все, как было, но память не слушалась ее, а сердце начинало так биться, что Динка бросалась в прохладную траву и с отчаянием думала: «Я сделалась больной… Я совсем больная».

Стараясь не встретиться с Леней, она пробиралась домой и, найдя пузырек с валерьянкой, без счета капала ее в рюмку, морщась и запивая водой.

С трудом заставила она себя сварить зеленые щи и поджарить картошку. Но обедать Леня не стал.

– Я подожду Мышку, – сказал он, отряхивая с себя пыль и не глядя на Динку. – Мне нужно закончить огород. Ешь без меня!

Но Динка тоже не стала есть. Первый раз в жизни ей не захотелось даже есть, и, равнодушно прикрыв полотенцем застывающие на столе кушанья, она снова ушла в ореховую аллею, еще более несчастная, чем была до обеда.

– Теперь я знаю, как умирают от чахотки. Такие же молодые, как я. Мне ведь только пятнадцать с половиной лет.

В аллее пели птицы, жарко светило солнце, по бокам из гущи кустов и трав выглядывали синие колокольчики и крупные белые ромашки с желтыми сердечками; далеко-далеко вдаль убегала тропинка, она вилась через луг, через ручей с переброшенной через него мокрой корягой и, поднявшись по зеленому косогору, пряталась в золотистой ржи.

А Динка уже мысленно писала свое завещание:

«Я хочу лежать в ореховой аллее. И пусть надо мной стоит маленький черный крест, пусть стоит он вечно в память о безвременно погибшей молодой жизни… Не плачьте обо мне, я все равно не могу больше жить со своим характером… Отрежьте мои косы и отдайте их на память Лене, только не надевайте мне платка, он мне не идет…»

Динка уже представляла себя в белом платье, неподвижно лежащей посреди ореховой аллеи в свежем сосновом гробу. От знакомого запаха хвойного леса – леса, которого никогда уже не увидит Динка, – стало нестерпимо жалостно… Динка представила убитого горем Леню, плачущих родных и строгое лицо папы…

«Не плачьте, – говорит папа. – Человек, который жил только для себя, не настоящий человек».

Динка медленно растирает на щеках слезы, и видение исчезает из ее глаз.

«Умереть – это легче всего, – думает она, – но с какой это стати мне умирать, я еще ничего не сделала для революции. Да я лучше трижды погибну в бою, да еще прежде целую кучу врагов уложу вокруг себя… Тот, кто не боится смерти, врезается в самую гущу боя, и давай, давай… По головам, по мордам… Главное – быстрота и натиск! Сбил с ног – и дальше!»

Динка забывает о своем горе и, чувствуя небывалый прилив сил, гордо вскинув голову, направляется домой. Не все еще потеряно в жизни!

Около террасы Леня моет под рукомойником голову и руки, переодевает чистую рубашку.

– Время ехать за Мышкой, – говорит он.

Динка молча приводит Приму, кормит ее с ладони кусочком хлеба, потом уходит в комнату пить валерьянку. Обычно, запрягая лошадь в таратайку, Леня весело насвистывает, но сейчас он не свистит, и, глядя в окно, Динка видит его темное от загара лицо, опущенные глаза и светлые волосы…

«Он тоже умрет, – думает Динка. – Мы не можем жить друг без друга».

* * *

– Динка! – кричит из комнаты Мышка. – Кто это выпил всю валерьянку? – Она держит в руке пустой пузырек и смотрит вокруг: не пролился ли он случайно.

– Это я выпила, – говорит Динка. – У меня сильное сердцебиение!

– У тебя? Сердцебиение? – удивляется Мышка. – Ты, наверно, как сумасшедшая гоняешь со своими собаками!

– При чем тут мои собаки? Может же быть у человека больное сердце!

– Но ты никогда не жаловалась. И потом, выхлебать столько валерьянки, да это можно любое сердце загнать! Ты что, с ума сошла? Смотри-ка, Леня, – возмущенно говорит Мышка, обращаясь к вошедшему Лене и показывая ему пустой пузырек, – весь выпила!

– А это не его дело! – хватая у нее из рук пузырек, кричит Динка. – И тебя это тоже не касается! Что вы всегда вмешиваетесь в мои личные дела?

– Какие личные дела? Что это с ней? – глядя вслед выбежавшей Динке, спрашивает Мышка.

Леня молча пожимает плечами и хмурится.

Сумерки уже окутывают сад. Мышка зажигает лампу и, сидя на кровати, штопает свои чулки. Но глаза ее слипаются. Бросив чулок, она сонно раздевается, стелет кровать и через минуту засыпает как убитая. Динка тушит лампу и уходит в свою комнату. На пороге она останавливается. В раскрытую дверь на террасу видно, как, набросив на плечи куртку и спустившись с крыльца, Леня долго медлит, словно не зная, куда идти, потом, свернув на луговую тропинку, идет к роднику… Он идет, не глядя по сторонам и ни о чем не думая. Мир опустел, в нем нет больше Макаки… Так один человек может унести с собой тепло, свет и радость… Динка долго смотрит вслед исчезающему за пригорком Лене. Потом с коротким, прерывистым вздохом она уходит в свою комнату… На небо медленно выползает круглая, улыбающаяся луна. В окно с тихим шорохом просятся ветки Динкиной ровесницы березы, посаженной в первый год приезда на хутор. Динка любит свою березку и не позволяет обрезать ее ветки. Она осторожно открывает окно, отводя их рукой. Пышные тоненькие ветки доверчиво укладываются на подоконник. Динка зарывается лицом в свежие трепещущие листья, капает на них горькими слезами.