Сам он не решился представиться, но принц призвал его к себе в день его приезда и протянул ему руку, которую кавалер поцеловал.

— Мой дорогой Сан Феличе, — сказал принц. — Вы просили у меня разрешения съездить в Неаполь, и я согласился, не спрашивая, что вы намерены там делать. Но ныне по поводу вашего путешествия ходят различные слухи, верные или ложные; и я не как принц, а как друг жду, что вы сообщите мне, какова была цель вашей поездки. Вы знаете, как я вас уважаю, и я был бы счастлив оказать вам какую-либо серьезную услугу, хотя и не надеюсь расплатиться этим за все, что вы для меня сделали.

Кавалер хотел преклонить колено, но принц не позволил ему сделать это, притянул к себе и прижал к сердцу.

Тогда кавалер рассказал ему все: о своей дружбе с князем Караманико, о данном ему обещании, когда тот лежал на смертном одре, о своей женитьбе на Луизе — словом, он утаил лишь признание Луизы, так что в глазах принца его отцовство не вызывало сомнений. Наконец, кавалер заверил принца в том, что Луиза не виновна в политических преступлениях, и просил заступиться за нее.

Принц с минуту размышлял. Он знал жестокий и мстительный характер своего отца, знал, какую тот дал клятву и как трудно будет заставить короля от нее отказаться.

Но внезапно у него мелькнула счастливая мысль.

— Ждите меня здесь, — сказал он кавалеру. — По такому важному делу мне необходимо посоветоваться с принцессой, к тому же она хороший советчик.

И он прошел в спальню жены.

Пять минут спустя дверь приотворилась, принц высунул голову и окликнул кавалера.

В то самое время, когда дверь спальни захлопнулась за Сан Феличе, какая-то маленькая шхуна, судя по высоте и гибкости мачт, американской постройки, обогнула гору Пеллегрино, проследовала вдоль длинной дамбы Портового замка, завершающейся пушечной батареей, вошла в бухту и, маневрируя с такой же ловкостью, с какой это делают в наши дни пароходы, между английскими военными кораблями и торговыми судами всех стран, заполнявшими порт Палермо, бросила якорь в полукабельтове от замка Кастелламмаре, уже давно превращенного в государственную тюрьму.

Если бы указанных нами примет было недостаточно, чтобы опознать национальную принадлежность маленького судна, то звездный американский флаг, развевавшийся на гафеле его фок-мачты, подтвердил бы, что оно построено на континенте, открытом Христофором Колумбом, и, вопреки кажущейся хрупкости, отважно и счастливо пересекло Атлантический океан, словно трехпалубный корабль или высокобортный фрегат.

Название судна «Ранер», что значило «Бегущий», начертанное на корме золотыми буквами, указывало, что оно получило имя по заслугам, а не по прихоти его владельца.

Едва лишь брошенный якорь зацепился за морское дно, как к «Ранеру» подошла шлюпка карантинной службы, чтобы выполнить все формальности и предосторожности, и начался обычный обмен вопросами и ответами.

— Эй, на шхуне! Откуда идете?

— С Мальты.

— Прямым курсом?

— Нет, мы заходили в Джирдженти и Марсалу.

— Покажите ваш карантинный лист.

Капитан, отвечавший на вопросы по-итальянски, но с явным акцентом янки, протянул требуемую бумагу; ее у него взяли щипцами и, прочитав, вернули тем же способом.

— Ладно, — сказал чиновник. — Можете садиться в шлюпку и вместе с нами плыть в контору карантинного надзора.

Капитан спустился в шлюпку, за ним прыгнули четыре гребца; в сопровождении лодки карантинной службы они пересекли всю бухту и на противоположной стороне пристали к зданию, известному под названием Салюте.

В тот вечер, когда кавалер Сан Феличе вошел в спальню герцогини Калабрийской, а капитан шхуны «Ранер» отправился в Салюте, все семейство короля Обеих Сицилии собралось в уже известной нам дворцовой зале, где мы видели Фердинанда играющим в реверси с президентом Кардилло, Эмму Лайонну — с пригоршнями золота противостоящей банкомету игры в фараон, а королеву с юными принцессами — вышивающими в уголке хоругвь, которую верный и сметливый Ламарра должен был отвезти кардиналу Руффо.

Ничего не изменилось: король по-прежнему играл в реверси, президент Кардилло по-прежнему отрывал на своем камзоле пуговицы, Эмма Лайонна все так же раскладывала по столу золото, тихо переговариваясь с Нельсоном, стоявшим, опершись на спинку ее кресла, а королева и юные принцессы вышивали — только не боевую хоругвь для кардинала, а хоругвь для благодарственных молебнов, обращенных к святой Розалии, кроткой деве, чье имя пытались запятнать, объявив ее покровительницей этого трона, утвердившегося на крови.

Однако с того дня, когда мы впервые ввели читателя в эту залу, обстоятельства круто переменились. Благодаря кардиналу Руффо Фердинанд из побежденного изгнанника снова превратился в победоносного завоевателя. И спокойствие безраздельно царило бы на этом лице (как было сказано выше, Канова пытался превратить его в лицо Минервы, вышедшей не из головы Юпитера, а из огромной глыбы каррарского мрамора), если бы несколько номеров «Республиканского монитора», привезенных из Франции, не омрачили своею тенью новую эру, в которую вступила сицилийская монархия.

Массена разбил русских при Цюрихе; Брюн разбил англичан при Алькмаре. Англичане вынуждены были вернуться на свои корабли, а Суворов, оставив на поле сражения десять тысяч русских солдат, отступил, перейдя через пропасть, на дне которой бурлил Рейс, по мостику из двух сосен, связанных поясными ремнями его офицеров и немедленно сброшенных в бездну за его спиной.

Огорченный этими известиями, Фердинанд доставил себе минутное удовольствие поиздеваться над Нельсоном по поводу отплытия англичан и над Белли по поводу бегства Суворова.

Человеку, который при подобных обстоятельствах так жестоко и весело высмеивал самого себя, возразить было нечего.

Нельсон только кусал губы; что же касается Белли, то, будучи ирландцем, но французского происхождения, он не слишком расстраивался из-за поражения войск царя Павла I.

Правда, это ничего не меняло в делах, непосредственно интересовавших Фердинанда, а именно в делах итальянских. Вследствие побед при Штоккахе в Германии, при Маньяно в Италии, у Треббии и при Нови австрийские войска стояли у подножия Альп, и Вар, наша древняя граница, оказался под угрозой.

Верно было и то, что Рим и Папская область снова оказались в руках Буркарда и Пронио, наместников его сицилийского величества, и согласно договору, подписанному генералом Буркардом, командующим неаполитанскими войсками, Трубриджем, командующим британскими силами, и генералом Гарнье, французским командующим, войскам последнего следовало ретироваться оттуда с воинскими почестями и к 4 октября освободить Папскую область.

Так что новости были серединка на половинку, как выражался Фердинанд. Но с обычной своей неаполитанской беспечностью он отмахивался от неприятных дел пресловутой поговоркой, которую жители Неаполя употребляют чаще всего не в прямом, а в переносном смысле: