Мы уже по опыту знали, что повстанцы производят свои нападения исключительно в это время, а потому из простого чувства самосохранения должны были делать все возможное, дабы не быть снова застигнутыми врасплох и вырезанными поголовно.

Во избежание подобных «неприятностей» нам еженощно приходилось высылать половину всего наличного состава отряда на передовые посты и в дозоры, требуя от людей самого напряженного внимания, каковое мог проявить уже ко всему привыкший боевой солдат-доброволец.

Для того чтобы не проворонить и не подпустить близко к своим настойчивого и смелого врага, нашим наблюдателям приходилось всю ночь пролеживать в болотах перелесков и напряженно поджидать появления противника. И едва он себя обнаруживал – как те же дозорные проявляли настоящие чудеса быстроты и сообразительности, успевая сообщать измученному ядру отряда о необходимости принять все меры для собственного спасения.

Время бежало, навстречу шла хмурая и сырая осень, а нашему сидению на маленькой станции, по-видимому, не предвиделось конца, что в особенности угнетало дух изнуренных добровольцев и трепало и без того вконец истрепавшиеся нервы…

– Хотя бы на два-три дня попасть в обоз, чтобы отоспаться! – мечтали старые и лучшие солдаты. – Все нервы кончились с такою травлей… Хуже всяких зверей живем – враг день и ночь со всех сторон, как никогда и в Великую войну не бывало… И что они там думают о нас, в штабе? Быть может, забыли?

Такого рода суждения были глубоко правдивы, так как нервное напряжение, испытываемое нами на фундуклеевской станции, не могло и сравниться по своей интенсивности ни с какими настроениями на германском и австрийском фронтах.

Ко мне приходили хорошо известные своею выносливостью вольноопределяющиеся студенты и с горечью признавались, что не могут больше выдерживать тяжести фундуклеевского сидения.

– Предприняли бы вы что-нибудь, – робко говорили они, – ведь так нельзя же до бесконечности… отряд изнемогает… Люди скоро сами начнут пускать себе пулю в лоб… Посмотрите, на что мы все стали похожи!..

О том, на что мы все стали похожи, я хорошо знал и сам без необходимости смотреться в зеркало. Но что же я мог сделать для изменения всего создавшегося положения, когда штаб, по-видимому, определенно не хотел нас сменять, несмотря на мои неоднократные просьбы.

А повстанцы упорно продолжали делать свои попытки захватить Фундуклеевку и вместе с этим отправить всех ее заточенцев на вечный и безмятежный отдых, возможность обретения которого с каждым днем и часом становилась для нас все более легкой.

Мы все заметно физически и нервно слабели, что не могло, конечно, не отозваться и на боеспособности отряда. В результате такое положение принесло свои горькие плоды, и во время очередных экспедиций нас дважды постигли серьезные неудачи у деревень Старой и Новой Осоты…

Вспоминая в подробностях все пережитое за эти две ужасные недели, я в то же время не могу не отметить исключительного по своим качествам поведения моего друга Г.М. Меркулова, прекрасного офицера и незаменимого во всех отношениях человека…

Обыкновенно весьма нервный и чуткий в мирной жизни, Григорий Михайлович в самые критические моменты нашего фундуклеевского сидения держал себя удивительно бодро и невозмутимо, благотворно действуя своим спокойствием на других и успешно рассеивая разговорами и шутками уныние многих павших духом.

Наконец, обступившие нас со всех сторон грозные тучи стали рассеиваться. Возвращаясь из отпуска, проезжал мимо Фундуклеевки командир нашего полуэскадрона поручик В.Р. Вольф, обязанности которого я исполнял за все время его отсутствия. Ехал он из Киева, направляясь в штаб, квартировавший, как известно, в уже знакомой читателю Знаменке.

Я использовал весь запас своих ораторских способностей, чтобы убедить Вольфа не принимать от меня в командование измученную часть, пока она не будет сменена и выведена из Фундуклеевки. Полагаю, что и ему самому не особенно хотелось принимать бразды правления Гвардейским конно-подрывным полуэскадроном при создавшихся условиях. Во всяком случае, мои уверения и просьбы на этот раз не остались гласом вопиющего в пустыне.

Поручик Вольф, попрощавшись с нами, поехал в Знаменку, а спустя немного времени мы получили через командира отряда приказание грузиться и направляться к штабу корпуса. Через день вслед за этою приятною вестью, действительно, на станцию пришла наша смена, и мы, вместе со всем исстрадавшимся отрядом, благополучно возвратились в Знаменку, оставив далеко за собою все кошмары и тревоги минувших тяжелых дней.

Но все наши радужные надежды приятно отдохнуть «под крылышком» штаба корпуса тотчас же рассеялись как дым, почти немедленно после прибытия нашего эшелона к знаменскому вокзалу.

Пришедший из штаба поручик Вольф тотчас же заявил мне о своем вступлении в должность командира полуэскадрона и принятии от меня командования, а вслед за тем не замедлил передать нам и весьма прозаическую новость: эшелону приказывалось не разгружаться, а немедленно направляться в Кременчуг, в целях спешного пополнения вновь сформированного отряда генерала Абрамовича, предназначенного для операций в этом районе.

– Новый сюрприз! – послышались полные горькой иронии замечания. – Нам удивительно везет в этой Знаменке, как только в ней очутимся, так сейчас же получаем прелестный подарок!..

– Будет хорошо, если этот новый подарок не окажется хуже предыдущего! – добавил кто-то из пессимистов. – Быть может, из огня да в полымя.

Но делать было нечего, и наш эшелон снова двинулся в дальнейший путь, направляясь к новым неожиданностям.

Недавно сформированный отряд генерала Абрамовича, в который мы должны были влиться, состоял из трех родов оружия. Но единственною конницей этого отряда являлся наш полуэскадрон, имевший около ста коней, пулеметы на тачанках и конные подрывные двуколки.

* * *

В это-то наиболее сумбурное время и происходило наше спешное передвижение к Кременчугу для участия в действиях вновь сформированного отряда доблестного генерала Абрамовича в качестве его единственной конницы.

Еще в Знаменке мы узнали, что уже хорошо знакомый всем Коцур вскоре после столкновения с нами под Фундуклеевкой решил оставить линию железной дороги Знаменка—Бобринская и перенес операции своих банд в район Кременчуга. Этот важный железнодорожный центр привлекал собою внимание Коцура, во-первых, множеством сосредоточенных на нем складов и целого арсенала, а во-вторых, почти полным отсутствием в нем каких-либо добровольческих вооруженных сил, предназначенных для охраны тех же арсеналов и складов.

Достаточно указать, что в описываемое время громадный Кременчуг, насчитывавший до 150 тысяч населения, охранялся… комендантом города, доблестным полковником лейб-гвардии Павловского полка А.П. Редькиным[705] и всего лишь одной сборной ротой!..

К концу сентября Коцур приблизился к Кременчугу. Его отряд был снова значительно пополнен новыми охотниками грабежа и лихих повстанческих приключений, влившимися в ряды коцуровской вольницы во время ее движения через ряд деревень и сел.

Подойдя к недалекому от Кременчуга