Случилось так, что в минуты нашей самой ожесточенной перестрелки с наступавшими повстанцами к соседней станции Александровка подошел поезд командующего армией генерала Май-Маевского, случайно совершавшего путь из Киева в Харьков.

Узнав о происходящих у нас осложнениях, генерал Май-Маевский не только по вполне понятным причинам воздержался от продолжения своего путешествия, но и задержал при себе целый бронепоезд, который должен был немедленно же отправляться к нам на помощь по настоятельным просьбам капитана Хлебникова.

Когда на станции Фундуклеевка воцарилось полнейшее спокойствие, а удиравшие от преследования наших добровольцев повстанцы отошли уже за несколько верст, – мы увидели, наконец, и давно ожидаемый дымок бронепоезда. Спустя минуту-другую и он сам приблизился к нашей станции, но около ее платформы почему-то не остановился, а проследовал несколько далее, задержавшись где-то за семафором.

Причина такого странного маневра нашего грозного защитника вскоре выяснилась: за бронепоездом на весьма почтительном расстоянии величественно следовал поезд самого командующего армией генерала Май-Маевского, представлявший по своей внешности подлинный образец железнодорожной элегантности… Новенькие комфортабельные вагоны блистали свежею покраской и чистотою зеркальных стекол, ярко начищенные ручки дверей и другие медные части весело отражали в себе солнечные лучи, а наиболее видный вагон, принадлежавший, как оказалось, самому командующему армией, был даже украшен флагами и зеленью.

Едва поезд остановился, из этого великолепного салон-вагона тотчас же выскочили безукоризненно одетые в форму Корниловского полка парные часовые и замерли в ожидании по обеим сторонам подножек… За парными часовыми так же быстро выскочил блестящий адъютант, а затем один за другим стали выходить на платформу многочисленные чины штаба.

Когда их шествие закончилось, в дверях вагона показалась грузная фигура и самого командующего армией генерала Май-Маевского, также одетого в яркую форму корниловцев.

Задержавшись перед вытянувшимся перед ним капитаном Хлебниковым, кстати сказать только что вышедшим из-под неприятельских пуль, генерал Май-Маевский внимательно выслушал от начала до конца весь его рапорт, после чего, снисходительно пожав руку доблестному начальнику отряда, величественно направился к станционному телеграфу. Многочисленная и блестящая свита последовала за ним.

И в этот момент произошло нечто неожиданное, каковое можно справедливо отнести к разряду наиболее трагикомических эпизодов всей Гражданской войны… Едва фигура генерала Май-Маевского скрылась за станционными дверьми, а некоторые из задержавшихся на платформе чинов его блестящего штаба спокойно закурили папиросы, как весь окружавший Фундуклеевку воздух содрогнулся от оглушительного взрыва, раздавшегося где-то вблизи…

– Что?.. Кто?..

Мгновение – и на станционной платформе уже творилось нечто неописуемое…

Посыпались разбитые стекла из разбитых окон вагона командующего армией, послышались громкие и беспорядочные крики, замелькали элегантные френчи и аксельбанты стремительно бежавших к поезду «свитских», на единый миг мелькнула в моем поле зрения и корниловская форма самого генерала Май-Маевского, несмотря на свою тучность двигавшегося на этот раз с поразительною скоростью…

– Повстанцы!.. Что за безобразие подъезжать сюда так неосторожно! Кто просил?! Болваны!..

Через минуту блестящего поезда командующего армией уже не было около нашей станции – его и след простыл… Не осталось с нами и так нужного нам бронепоезда: генерал Май-Маевский предпочел его взять с собою в виде авангарда для своего блестящего эшелона.

Мы снова остались одни в Фундуклеевке, среди той же жуткой обстановки, каковая оставалась неизменной и далее, в течение целых двух последовавших недель. И только после отъезда генерала Май-Маевского мы узнали о сущности грозного выстрела, явившегося причиною столь быстрого исчезновения командующего армией с нашей станции.

Все дело заключалось вот в чем… Ушедшая для преследования обратившихся в бегство повстанцев Квашни часть нашего полуэскадрона, по-видимому, незадолго перед этим успела уже закончить свое дело и решила возвращаться в Фундуклеевку. Повернув обратно, наши гвардейцы-подрывники спокойно пошли в нужном направлении по окрестным полям и стали переваливать через хорошо видную со станции гору, возвышавшуюся на расстоянии 3—3,5 версты от Фундуклеевки.

При солнечном свете ясного сентябрьского дня группа двигавшихся по горе наших всадников с тачанками и пулеметами была принята командиром стоявшего у станции бронепоезда за… отступающих повстанцев, требовавших немедленной боевой репрессии. Не будучи знаком с обстановкой и не считая нужным кого-либо предупреждать о начале своих действий, командир бронепоезда решил немедленно же обстрелять повстанцев и дал залп из орудий… Дальнейшее уже известно…

Четырнадцать суток нашего последующего пребывания в Фундуклеевке были воистину кошмарными.

Бродившие вокруг станции разношерстные отряды повстанцев Квашни, Богдана и Коцура не успокаивались и то и дело выходили из окружавших Фундуклеевку перелесков, не давая нам ни минуты отдыха. Не могло быть уже и речи о том, чтобы отдыхать и спать хотя бы мало-мальски прилично, снимая с себя одежду и обувь. Ни разу не расседлывались и наши кони, у которых за это время остались только кожа и кости, вследствие постоянного недоедания и бесконечной гонки по окрестным деревням.

Все нападения повстанцев нами в результате успешно отбивались благодаря доблести чинов хлебниковского отряда и подрывников-пулеметчиков. Но, отбивая нападения, нашим добровольцам приходилось немедленно направляться в разные экспедиции, дабы отгонять противника как можно далее от излюбленной им станции.

Очистить же весь окружавший Фундуклеевку район от надоедливых и упорных врагов мы не имели сил, ибо все наше боевое ядро, составленное из хлебниковцев и конноподрывников, насчитывало в общей сложности человек двести. Поэтому мы вынуждены были все время быть начеку и, после ликвидации нападений, очень расчетливо дробить свои силы.

Направлявшаяся для преследования неприятеля или для какой-нибудь экспедиции часть нашего отряда должна была все время помнить о другой горсточке добровольцев, оставшихся на станции… И как только обстоятельства позволяли, преследователи прекращали погоню и во весь опор спешили обратно на Фундуклеевку, где их с нетерпением дожидался измученный отряд.

Каждому из познавших времена войны будет вполне понятно, во что постепенно превратились при таких обстоятельствах люди и лошади нашего маленького боевого стана…

Положение наше до крайности осложнялось еще и настроениями большинства крестьян соседних деревень, к описываемому времени уже «спаявшихся» с атаманами Квашней и Коцуром, чего последние достигали всеми зависящими от них способами.

Если кого-либо из жителей деревень повстанческие атаманы не могли склонить на свою сторону мирным путем и обаянием своего самостийно-крестьянского ореола, они действовали террором и, запугивая богатых мужиков-украинцев, заставляли их действовать в свою пользу под угрозою сожжения хуторов и кровавой мести.

Постепенно отворачиваясь от добровольцев, крестьянство Правобережной Украины под конец стало к ним в определенно враждебную позицию, в чем нам и пришлось, к величайшему своему прискорбию, неоднократно убеждаться за время нашего томительного пребывания на станции Фундуклеевка в течение двух недель.

Особенно тяжкими и изнурительными были наши фундуклеевские ночи…