— Не у меня она, отче, но знаю где: как оставил ее батюшка покойный в Покровском нашем монастыре, так она там и досе лежит.

— И никто тебя о ней не спрашивал?

— Годов тому с десяток приезжал ее искать родич мой, сын князя Василея Пантелеевича, убивца моего отца.

— Почто же ты не отдал ему? Ведь та грамота ему надлежит по всей правде.

— Али ты его знаешь, владыка?

— Знаю. Он к тебе с моего благословения ездил.

— Если бы он мне о том сказал, может, было бы иное… А то я подумал: приведет он татар и учнет отнимать свой удел у князя Святослава Титовича, — снова весь край наш займется огнем и кровью. Ну и не дал…

— Он бы того не сделал, Федор Андреевич, — не таков человек. Я его добре знаю и вот что тебе скажу, забыть бы вам вражду отцов ваших и жить в дружбе, — ведь вы близкая родня, оба славные витязи, сердцем и мыслями чистые… Ты, коли вдругораз сведет вас случай, прими его как брата и тем угодишь Господу.

— С радостью так сделаю, владыка! Он мне самому приглянулся тогда, да как вспомнил дела отцов наших, вот и не дал душе-то раскрыться.

— Ну, ничего, сыне, еще, Бог даст, встретитесь. А грамоту мне пришли, как вернешься домой.

— И прежде пришлю, владыка, коли ты того хочешь. Завтра боярин мой едет с вестями в Звенигород, вот я ему и накажу, чтобы ту грамоту с первым же гонцом выслали.

— Добро, Федор Андреевич, тем очистишься от скверны, хотя и невольной… Ну, а теперь я пойду, ты же отдыхай и поправляйся! Стану о тебе молиться, и ты молись. И верь крепко, ибо только по вере твоей будет тебе дано. Коли не усомнишься, получишь исцеление.

— Если ты это говоришь, отче святый, верю, что так будет!

* * *

Прошло еще три недели. Здоровье князя Федора медленно, но неуклонно поправлялось. Он уже мог вставать с постели и с помощью кого-либо из приставленных к нему иноков спускаться в сад и совершать небольшие прогулки.

А однажды, проснувшись после крепкого сна, он открыл глаза и, еще не осознав мыслию того, что случилось, почувствовал в окружающем его мире мрака какую-то странную перемену: ему показалось, что мрак этот не всюду одинаково густ.

С замиранием сердца, боясь поверить себе, он медленно повернул голову и отчетливо увидел, будто прорубленный во тьме, светлый квадрат окна, сквозь который вливались в келью неяркие лучи утреннего солнца.

Потрясенный Федор Андреевич долго глядел на это белеющее во мраке отверстие в мир солнца и красок, и ему казалось, что ничего прекраснее он никогда не видел и не увидит. Потом закрыл затуманенные слезами глаза и погрузился в горячую молитву.

Месяц спустя, передавая митрополиту привезенную из Звенигорода грамоту, князь Федор видел уже настолько хорошо, что без труда различал черты лица своего собеседника и мог навсегда запечатлеть их в памяти.

А к Рождеству он был уже настолько крепок, что покинул Москву и возвратился домой.

Двенадцатого февраля 1378 года умер в Москве митрополит Алексей. Преемником своим он намечал радонежского игумена Сергия, к тому времени уже широко прославившегося не только своим подвижничеством, но и глубоким пониманием тех государственных идей, которым служил и покойный митрополит.

Преподобный Сергий (в миру Варфоломей), справедливо почитающийся одним из столпов русского православия, родился в 1314 году, в семье обедневших ростовских бояр. Он с юных лет почувствовал призвание к религиозному подвижничеству: ему не было и двадцати одного года, когда он покинул мир и вместе со старшим братом своим, Стефаном, основал в радонежском бору, на берегу реки Кончуры, небольшую обитель, названную Троицкой, где два года спустя он принял иночество, а позже и сан игумена.

Устав молодой обители, в отличие от большинства русских монастырей того времени, был строг и даже суров. Она во всем терпела нужду, но слава ее быстро росла. Сюда начали стекаться монахи, стремившиеся к подвигу, за ними потянулись паломники; крестьяне, сперва окрестные, а потом и из дальних земель, стали приходить в обитель за помощью и утешением в несчастьях и болезнях, многие из них оседали поблизости на свободных землях и оставались тут навсегда. О святости жизни и мудрости игумена Сергия заговорили в самых отдаленных уголках Русской земли, за советом и наставлением стали приезжать к нему бояре и даже князья, которые привозили щедрые пожертвования. И, как следствие всего этого, небольшая Троицкая обитель вскоре превратилась в крупный и почитаемый всею Русью монастырь.

Русский человек любит подвиг и, как никто другой, на него способен. Подвижников, украсивших своими именами православные Святцы, Русь знает немало, и Сергий, вероятно, был далеко не самым строгим из них. Но в веках обессмертило его имя и сделало его самым чтимым из русских святых, несомненно, то, что свою славу подвижника и всенародную популярность он использовал в глубоко патриотических целях. С великим подвигом сокрушения татарского владычества над Русью имя святого Сергия Радонежского в духовном плане связано столь же неразрывно, как имя Дмитрия Донского в плане военном.

Сергий хорошо понимал, что самым тяжким несчастием Руси была ее раздробленность на уделы, порождающая бесконечные внутренние войны, и что, доколе это зло не будет изжито, нельзя рассчитывать на освобождение от татарского ига. А потому всю силу приобретенного им авторитета и тот исключительный дар слова и убеждения, который отмечают в нем все современники, он отдал делу объединения Руси под властью Дмитрия Московского, единственного из русских князей мыслившего в государственном масштабе и по своим личным качествам способного такое объединение осуществить. И во многих случаях проникновенное слово Сергия Радонежского оказывалось сильнее оружия и делало кровопролитие ненужным: примиряя между собой враждующих князей, он не одного из них убедил добровольно подчиниться Дмитрию. Именно таким образом, без всякой войны, было присоединено к Москве обширное княжество Ростовское, а позже Сергий убедил и суздальско-нижнегородских князей отказаться от борьбы с Дмитрием и признать его верховную власть.

Сергий был живым олицетворением совести и чаяний возрождающейся Руси и истинным вдохновителем тех духовных сдвигов, которые вывели ее на великодержавный путь, оправданный всем дальнейшим ходом истории.

В силу всего этого умирающий митрополит Алексей видел в лице Сергия наиболее достойного преемника, которому надлежало теперь возглавить русскую Церковь, чего хотел и великий князь Дмитрий Иванович, глубоко почитавший радонежского игумена. Посвящение его в митрополиты не могло встретить никаких возражений и со стороны вселенского патриарха, который очень высоко ценил Сергия и уже раньше прислал ему в награду наперсный крест и особую грамоту со своим патриаршим благословением.

Однако Сергий по скромности своей от столь высокого сана, несмотря на все уговоры, отказался, и, видя его непреклонность, князь Дмитрий решил просить патриарха о поставлении в московские митрополиты своего духовника, архимандрита Митяя. Но едва Митяй, — еще не получив посвящения, — временно вступил в управление русской Церковью, в Москву явился в сопровождении пышной свиты митрополит Киприан, дотоле находившийся в Киеве и возглавлявший православную Церковь в великом княжестве Литовском.