Я стиснул кулак под столом, удерживая внешнее равнодушие. Ромиар ударил проницательностью:

— Хотел убедиться, что ты не хуже нас? Боялся испортить нам славную жизнь, показавшись на пороге нашего дома?

Елрех внесла в комнату нарезанный пирог. С порога приструнила избранника сердца:

— Не успели повстречаться, как ты принялся отчитывать Кейела. Теперь мне ясна человеческая мудрость: он к нам так долго не шел, потому что знал, как ты будешь его ругать.

Ромиар мигом стушевался. Опустил графин на стол, улыбнулся, развел руками и сразу спохватился — отобрал у Елрех тяжелое блюдо с пирогом. Пока ставил между чашками в центр стола, Елрех расправила складки белой рубашки на его плече. Обхватив серое лицо руками, привстала на носочках и поцеловала в щеку. Серые губы расползлись в довольной улыбке.

— Что вы успели не поделить? — обратилась ко мне, усаживаясь за стол. — Ты ведь только пришел, милый человек, а уже ссоритесь.

— Мы не ссоримся, — в один голос прозвучало два ответа.

Ромиар посмотрел на меня с интересом и хмыкнул. Заметив, как зябко поежилась Елрех, размашистым шагом подошел к дивану, поднял с подлокотника теплый платок и накинул ей на плечи.

— Как продвигаются успехи в исследовании ваших отношений?

— Ив молодец, — похвалил Ромиар и опустился на стул. — В этом вопросе любую мелочь схватывает на лету. Думаю, что она всем докажет, что наше сумасшествие вызвано не кровью.

— Ты сам-то в этом уверен?

— Уверен, человек. Мне с пеленок вбивали в голову, что мы уязвимы в любви перед низшими расами. Вместо эльфийских баллад мне рассказывали ужасные истории о сумасшедших сородичах. Я научился кривиться и морщиться при упоминании о низших расах раньше, чем говорить. Как думаешь, как это повлияло на меня?

— Но тебя тошнит не надуманно.

— Еще как тошнит. — Посмотрел на Елрех, мигом разволновавшуюся от его слов, и исправился: — Тошнило. Когда духи отобрали меня у семьи и… ты сам знаешь, что с нами происходило.

Знаю. Помню образы, которые Алурей вкладывал мне в голову вместе со словами: чужая смерть, первые раны, боль от них, как признак того, что тело нуждается в заботе и защите, и многое другое. Все слова, характеризующие событие, вкладывались в голову на общем языке, или на языке того народа, с кем я общался в последний раз чаще всего. Нас знакомили с окружающим миром и действительностью, как родители знакомят своих детей. С одним лишь отличием — у нас была трезвая голова. Когда Кхангатор на одной из тренировок намеренно опрокинул меня в кучу навоза, я не обиделся, только понял, что мне не нравится ни запах мситских отходов, ни ощущения, когда кожа соприкасается с ними. Я учел это на будущее и после этого ни в одной из тренировок никогда не забывал оценивать обстановку, чтобы понимать, куда сильный противник может меня отшвырнуть. Думаю, если бы мой отец макнул меня в навоз лицом, то эмоции не позволили бы мне сделать таких выводов.

Ромиар, временами попивая отвар небольшими глотками и кроша пирог в тарелку, продолжал говорить:

— Духи уничтожали то отвращение, которое в меня вкладывали родители. До конца не справились, но этого хватило, чтобы я не сошел с ума, когда полюбил Елрех. А Елрех ответила мне взаимностью, чем окончательно стерла все чувства. Тогда я еще не мог разобраться в них. Не знал, что именно меня так сильно раздражает, когда Елрех рядом. Думал, что это и есть начало того сумасшествия, о котором когда-то слышал из россказней мамы.

— Теперь знаешь, что это было? — поинтересовался я, вдыхая пар, поднимающийся над кружкой. Мелисса…

Когда я шел путем Вольного, Асфирель предпочитала перед сном отвар именно этой травы.

— Догадался давно. — Ромиар устало навалился на высокую спинку стула. Застучал темным когтем по краю стола и скривился. — Кстати, подсказал твой дружок.

Мой дружок? Я нахмурился.

— Балкор, — пояснил Роми, склоняя голову к плечу; желтые глаза прищурились. — При встрече он сказал, что я боюсь всех, кто не похож на меня. Точных слов не вспомню, но тогда я долго думал над брошенными им фразами. Какой может быть страх у беловолосого шан’ниэрда? Тем более у Вольного. Его слова ударили по самолюбию и застряли в голове занозой. И потом до меня дошло, что он прав.

Он отпил отвара и на миг перехватил на себе добрый взгляд фангры. Затем снова посмотрел на меня.

— Сильный страх — корень нашего сумасшествия. Мы боимся до такой степени, что изводим сами себя.

— Объясни, — попросил я, не понимая его.

За окном промчалась темная тень, раздалось карканье. Елрех нахмурилась и пробормотала что-то едва различимое о наглых воронах, клумбе и вложенном в нее труде.

Ромиар помолчал несколько секунд, прислушиваясь к шуму на улице. Заметив, как Елрех махнула рукой, продолжил беседу:

— Все в Фадрагосе знают, что беловолосый шан’ниэрд сойдет с ума из-за любви к представительнице низшей расы. Высока вероятность такого же исхода для того, кто полюбит представительницу другой расы из высших. Например, эльфийку. Но есть и маленькая вероятность другого конца. Полюбишь ее — и у тебя есть шанс того, что ты все-таки не спятишь. Многие искали связь в различии рас: высшие, низшие… А связь всегда лежала в степени страха.

Я хмыкнул. Его мысли, наконец-то, обрели очертание смысла. Пока еще туманного, полупрозрачного, но с каждым мгновением проявляющегося все более четко.

— Вы набираете в прислугу эльфов, — пробормотал в уютной тишине комнаты.

— Эльфов и темноволосых шан’ниэрдов. — Ромиар кивнул с удовлетворением на высокомерном лице. Видимо, ему польстило, что кто-то без долгих объяснений вник в суть его идеи. — Изредка берем фангр, но отправляем их в чернорабочие, подальше с глаз. Мы не даем себе шанса узнать их получше и развеять какую-то часть страха, связанную с ними. Твой друг сказал, что на севере об этом страхе знают все. Я думаю, что у них сохранились знания о первых сумасшедших беловолосых шан’ниэрдах.

Он изогнул брови, молча интересуясь моим мнением. Я постарался вернуться в ту часть юности, которую практически провел без чувств. Десиен в самом деле стал моим другом настолько, насколько это возможно, когда лишь одна сторона способна на симпатию, а вторая попросту заинтересована в максимальном получении пользы от первой.

— Записи, — протянул я, вспоминая то время. Холодные своды старых замков; смотрители хранилищ, закладывающие в щели между камней амулеты, прогоняющие сырость; нескончаемый поток слов щуплого балкора, опасающегося малейшего сквозняка. Тогда я не мог оценить ни одной шутки, но Десиен рад был любым ушам и мог посмеяться над своим остроумием в одиночку. — Да, я встречал в библиотеках и такое. На севере есть архив личных переписок, дневников, листовок. Все собрано в разное время. Соггоры стараются сохранить абсолютно все, что попадает к ним.

В желтых глазах загорелся восторг и ликование, но Ромиар быстро прикрыл их густыми ресницами. На какое-то время будто впал в полусонную задумчивость и старался удержать рвущуюся на губы улыбку. От меня не укрылась дрожь серых уголков.