«Как же мы пропустили этого Рюмина? – раз за разом Берия задавался этим вопросом, никак не желая подниматься с постели, а рядом, уткнувшись в подушку, беззаботно сопела золотая копна волос. – Как позволили форменному идиоту разломать годами отстраиваемый силовой блок?»

Лаврентий Павлович с бессильным гневом вспомнил, как в октябре 1951 года пришли за генералом Наумом Эйтингоном, которого называли советским Скорцени. Наум Исаакович разрабатывал и проводил секретные террористические мероприятия в Союзе и за его пределами. Официально в МГБ Эйтингон отвечал за добычу разведданных по ядерному оружию, лично отчитываясь перед Берией. В его подчинении находилась и «Лаборатория-Х», которую Рюмин накрыл сразу же после ареста генерала. Когда пьяного Майрановского выводили из офиса в Варсонофьевском переулке, доктор проклинал и матерился, но после пары тяжелых отрезвляющих ударов сник, лишь недовольно бурча под нос что-то нечленораздельно жалостливое.

Берии удалось сберечь лишь начальника Бюро № 1 МГБ СССР по диверсионной работе за границей Павла Судоплатова, срочно командированного за рубеж. Но Рюмин не скрывал, что судьба бериевского диверсанта номер один будет зависеть только от показаний Майрановского, которые он непременно получит. Чекисты, обвиненные в сионистском заговоре в МГБ, вскоре поплыли, пошли показания. Полным ходом раскручивалось мингрельское дело, а материалы Еврейского антифашистского комитета уже направлялись в суд.

Берия был окружен, обескровлен, но не сломлен. Лаврентий Павлович понимал, что именно он конечная цель этого уголовного пасьянса, и у него оставалось от силы полгода для жестких контрмер. Загадкой для Берии представлялось окончательное решение Сталина по судьбе атомного маршала. Надумал ли Коба уничтожить соратника в ходе беспрецедентного судебного процесса или же все-таки хитрый грузин хочет в назидание лишь выжечь вокруг Берии все живое, пустить под нож друзей, соратников, родню, как это любил делать сам Лаврентий Павлович. Еще лет пять назад Берия уверовал бы во второй вариант развития событий. Но нынче Сталин глубоко не молод и не совсем здоров, чтобы играть вдолгую, оставляя в наследство стране и детям полуживые трупы своих врагов. Берия понимал, что обречен, но странно верил, что Сталин его не тронет. Однако логика момента и скудная информация о ходе расследования, затеянного Огольцовым и Рюминым, вооружали Лаврентия Павловича решимостью загнанного в угол зверя.

– Доброе утро, дорогой! – прелестная головка, зевая, зависла над подушкой. – Сколько времени?

– Семь тридцать, – механически произнес Лаврений Павлович, не отрываясь от гнетущих мыслей.

– Я же так на работу опоздаю, – уже сидя на кровати, девушка терла глаза.

– Жуков последнее время раньше десяти не просыпается, – презрительно ухмыльнулся Берия.

– Ну, я же этого не могу знать, – она сделала усилие над собой и встала.

– Не спеши, тебя отвезут. – Лаврентий Павлович схватил ее за руку, схватил скорее дежурно, пытаясь принять для себя какое-то решение.

– Этого еще не хватало, – властно отрезала девушка. – И так кости мои по углам перемывают, а тут еще слухи поползут.

– Судачат – значит завидуют, – расплылся улыбкой Берия, вырвавшись из плена тягостных дум. – Черт с ними со всеми, Катя.

– Хорошо тебе говорить, ты – великий, а я девочка маленькая, каждый обидеть может.

– Кто тебя обидит, тот дня не проживет.

– Врешь ты все, – меланхолично прошептала девушка.

– Хочешь, я тебя к себе в аппарат заберу?

– Не хочу, – небрежно кинула Катерина. – Я ж ревнивая, проходу тебе не дам. И бабам твоим. Кстати, а ты знаешь, что он со мной флиртует?

– Кто? – Катино пустое монотонное щебетание стаскивало маршала в пучину угрюмых размышлений.

– Ну, шеф! Георгий Константинович, – Катя кокетливо зарумянилась.

– А ты? – задетое ревностью самолюбие вновь вернуло Лаврентия Павловича к реальности.

– Намекаю, что я девушка серьезная, глупостей себе не позволяю, ничего, кроме брака, рассматривать не готова. Ты же на мне женишься, Лаврик? – Катя звонко рассмеялась, встала наконец с постели, накинула халат, горделиво расправив плечи, любуясь своим отражением в зеркале, и, словно милостыню, швырнула Берии:

– Шучу!

Екатерина Климова только что справила двадцатитрехлетие. С Лаврентием Павловичем она познакомилась на даче Жукова, куда маршал Победы вызвал молодую машинистку для подготовки документов в воскресный день. Берии тогда показалось, что друг Георгий решил похвастаться Климовой. Вот, мол, гляди, и у меня есть на что посмотреть! И Лаврентий Павлович посмотрел. Не прошло и недели, как Саркисов привез барышню в особняк на Качалова.

– А что будет, если Георгий Константинович узнает про это, ну, про нас? – Катя застыла на пороге ванной комнаты.

– Ничего. Умоется. Жоре не впервой.

– У тебя гарем, что ли? – настала Катина очередь ревновать.

– В смысле он отходчив, обиды не держит. А я держу. Хороший он человек.

– А ты, выходит, плохой? – съерничала Катя.

– По крайней мере, я честен сам с собой, а это сложнее, чем быть просто хорошим.

– Лаврентий, не будь таким жестоким, пожалуйста, – Катя блеснула взглядом, – и ты увидишь, как все само устроится.

– Переставая быть к другим жестокими, мы молодыми быть перестаем, – продекламировал Берия и вышел из спальни.

В приемной кремлевского кабинета Берии минут сорок как дожидался аудиенции Арсений Григорьевич Зверев – министр финансов, занимавший свой пост с 38 года. С Берией они дружили семьями, хотя Сталин доверял Звереву, как человеку независимому от внутриполитических интриг.

Они зашли в кабинет, куда принесли чай с лимоном и запечатанную бутылку армянского коньяка.

– Арсений, я тебя всегда считал своим другом и поэтому вправе рассчитывать на понимание.

– Конечно, Лаврентий, – выдавил Зверев, медленно качнув головой, догадываясь, что его пытаются вовлечь в непредсказуемую интригу, чего прежде ему удавалось ловко избегать.

– Мы всегда боролись с врагами партии и народа. – Берия нарочито надавил на «мы». – Но вырезанная опухоль измены и ненависти к нашему социалистическому строю и товарищу Сталину каждый раз оставляла метастазы, из которых разрастались новые заговоры и предательства. В этот раз врагам через агентов сионизма, внедренных в органы государственной безопасности, удалось слишком близко подобраться к вождю. Сначала Щербаков, потом Жданов, следующим могло случиться подлое убийство Хозяина.

Зверев хотел что-то уточнить, но, сочтя это неуместным, молча плеснул себе коньяку.

– Да, Арсений, все так! – уловив непрозвучавший вопрос, отвечал Берия. – Все агенты ЕАК уже дали признательные показания, бывшие сотрудники МГБ пока упорствуют. Но это лишь пока. Мы это понимаем, но это понимают и враги, которые остались на свободе и вряд ли будут бездействовать, – Лаврентий Павлович придавил дольку лимона в стакане, отловил ее ложечкой, выложил на хрустальную розетку и, как могло показаться Звереву, залюбовался случившимся натюрмортом, однако пить чай не стал. – Согласись, что покушение на Сталина невозможно без внедрения агентов в его ближайшее окружение.