Он действительно очень не любил вспоминать свое настоящее имя. До такой степени не любил, что и сам порой начинал верить, что давно позабыл и детство, и юность свою курсантскую, и все, что было в его жизни позже. А было многое…

Сначала был Афганистан, куда молодой лейтенант совершено искренне мечтал попасть с первых дней учебы в Рязанском училище ВДВ. Война быстренько вправила лейтенанту мозги, буквально за месяц-другой объяснив, что «романтика войны, настоящая мужская игра, испытать себя огнем, орденок заработать» – это не более чем стандартный набор молодого дурака. На самом же деле никакой «красивой войны за интересы великого и могучего СССР» не было, да и быть не могло – а были грязь, кровь, страшная усталость и вполне реальная возможность просто сойти с ума… Слепящее белое солнце, «зеленки», красно-коричневые горы, серпантины дорог, по которым с грохотом и пылью проносились боевые машины десанта, БТРы, БМП, танки и колонны грузовиков. Много-много белой афганской пыли и… черного жирного дыма. Так страшно горели подожженные моджахедами наливники-бензовозы…

А потом Джексон, носивший в те дни обычную русскую фамилию, попал в плен. Был советский офицер, а стал никому не нужный грязный мужик, сидевший в поганой глубокой яме. Сначала теплилась надежда, что свои не бросят, найдут, отобьют или обменяют. Потом надежда потихоньку растаяла. И лейтенант для себя решил, что Родине, оказывается, на него абсолютно наплевать! Ни ей, ни генералам, никому он не интересен и не нужен. Никому. Так, забытое быдло и пушечное мясо…

Затем появились какие-то журналисты и непонятная благотворительная контора, выкупившая Джексона из грязного афганского зиндана. Не Родина-мать, а совершенно чужие люди спасли – это бывший лейтенант крепко запомнил… Дальше был Запад, где быстренько выяснилось, что и там русский парень, в общем-то, тоже не нужен никому.

Скитания закончились на вербовочном пункте, где Джексона без малейших проволочек и проверок записали в интернациональную семейку наемников. А воевать бывший лейтенант воздушно-десантных войск умел. Менялись имена, страны, сослуживцы, которых ушлые журналисты и писаки называли то «псами войны», то «солдатами удачи». Лично Джексону больше нравилось «дикие гуси». Нравилась и новая работа. Нравилась именно потому, что в ней, как казалось Джексону, не было ни политики, ни завуалированной лжи – ничего, кроме пусть и циничного, но честного желания просто заработать. И до определенного момента экс-лейтенанту было все равно, в кого стрелять.

«Определенный момент» наступил, когда Сэм, носивший в те дни имечко Боб, гонялся со своими ребятами за группой российских спецназовцев в окрестностях реки Ориноко, на территории Венесуэлы. И насмешливая Судьба свела Джексона с командиром русских боевых пловцов, оказавшимся – почти как в дурацком индийском кино! – родным братом одного офицера-десантника, некогда спасшего Джексона в Афганистане и чуть позже там же погибшего… Венесуэльская история закончилась тем, что Джексон, на руках которого было уже предостаточно крови – и русской в том числе – серьезно помог российским спецназовцам уничтожить тайную базу наркоторговцев. После заварушки Сэм крепко выпил с русским майором, и затем они тихо расстались – ни врагами, ни друзьями. Правда, вскоре майор Орехов получил коротенькую записку, в которой было написано примерно следующее: «Прощай, солдат! Хотя… Говорят, Земля наша удивительно маленькая и тесная. Если тебе станет совсем хреново или понадобится помощь – напиши по этому адресу… Б.Дж.»[1].

Приглашение от «старого дружка», о котором Джексон вскользь упомянул в разговоре с мулаткой, пришло по электронной почте именно от российского майора. И бывший наемник, которому уже давно надоело откровенно скучноватое безделье, решил: «Почему бы и нет?» Тем более что на Ямайке начался сезон дождей, а дождь Боб недолюбливал…

Все приличные аэропорты мира похожи друг на друга, а все скверные и неудобные гадки каждый по-своему. Поскольку аэропорт с каким-то домашним, уютным названием Домодедово принадлежал все-таки скорее к первой группе, то большинству пассажиров, пользовавшихся и пользующихся этими воздушными воротами в большой мир, он нравился.

Есть в больших аэропортах что-то такое, что вызывает невольное уважение и даже некоторую робость, рождаемые в пассажирах, возможно, именно ощущением собственной малости в сравнении с огромными лайнерами, отдыхающими или степенно перекатывающимися по бескрайним полям аэродрома. Там же белоснежные машины с невероятным размахом крыльев стремительно пробегают по взлетно-посадочным полосам и с кажущейся легкостью взмывают в небо, натужно и ровно подвывая могучими турбинами и плавно набирая высоту. Очередная машина тает среди облаков, и в душе наблюдателя рождается еще одно неожиданное и острое понимание, что Земля-то наша, оказывается, и в самом деле очень маленькая! Четыре часа лета – и ты уже в Лондоне. Еще несколько часов – и вот она, статуя Свободы, машет давно знакомым по картинкам факелом, зажатым в зеленой руке…

В огромном и сдержанно-шумном зале прилета, несмотря на кажущееся подобие беспорядочного броуновского движения, все пути, как в известной присказке, вели от дверей, в которые пассажиры стекались из разных терминалов, к дверям, через которые добравшиеся до цели своего перелета счастливцы могли попасть на обширные стоянки транспорта нескольких видов. Была там и станция, с которой отправлялись электрички, курсировавшие между аэропортом и Москвой, были и стоянки автобусов и маршруток; но элитой, которая во все времена умела мастерски управляться со стадами жаждущих добраться до столицы, как были, так и остались таксисты. Шустрые, многоопытные мужики и парни, которых одни величали «ковбоями асфальтовых прерий», другие – и почему-то их было большинство, – «наглыми шакалами»…

В жиденькой толпе встречающих прибывших лондонским рейсом бритоголовый Юрий Зимин и переминавшийся рядом Вострецов ничем особенным не выделялись, разве что самодельной табличкой с далеко не каллиграфической надписью: «Bob Jackson», которую держал в приподнятой руке начальник контрразведки Посредника.

– А вон они, кажется, – кивнул в сторону приближающейся группы пассажиров Зимин, незаметно косясь на прапорщика, стоявшего рядом с лицом сумрачным и равнодушным, – казалось, ему было совершенно плевать на всех пассажиров разом и на бритоголового «старшого» в отдельности. Дешевая ловушка не сработала, и тогда бывший майор уже в открытую помахал рукой троим мужчинам, табличку, судя по всему, уже заметившим и направлявшимся прямо к нему и к Вострецову.

Зимин не без некоторой зависти рассматривал двоих высоких молодых парней с прекрасно развитыми мышцами плеч, груди и рук, поджарых и длинноногих. Третий производил впечатление гораздо менее приятное: роста чуть выше среднего, скорее худощавый, чем накачанный. Хотя Юрий, кое-что понимавший в силовой подготовке, мог поклясться, что заломать такого мужика при случае будет очень непросто. Лет около сорока с небольшим, внешность самая гэбэшная – то бишь серенькая и неприметная. А вот глаза… Глаза нехорошие: взгляд циничен, тяжел и настороженно-недоброжелателен. Так, ничего удивительного – одно слово, наемник… Бросалась в глаза и еще одна особенность: все трое являлись обладателями крепкого и явно не вчерашнего загара – такой оттенок невольно наводил на мысль о краях, где жаркое солнце светит не пару месяцев в году, а по меньшей мере дней триста.