Уинстону стало трудно дышать. Лицо Голдстейна всегда вызывало у него сложное и мучительное чувство. Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых волос, козлиная бородка — умное лицо и вместе с тем необъяснимо отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось блеяние. Как всегда, Голдстейн злобно обрушился на партийное учение; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Голдстейну поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии, требовал немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати, свободе собраний, свободе мысли, он истерически кричал, что революцию предали, — и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они встречались чаще, чем в речи любого партийца. И все время, дабы не было сомнений в том, что стоит за лицемерными разглагольствованиями Голдстейна, позади его лица на экране маршировали бесконечные евразийские колонны: шеренга за шеренгой кряжистые солдаты с невозмутимыми азиатскими физиономиями выплывали из глубины на поверхность и растворялись, уступая место точно таким же. Глухой мерный топот солдатских сапог аккомпанировал блеянию Голдстейна.

Ненависть началась каких-нибудь тридцать секунд назад, а половина зрителей уже не могла сдержать яростных восклицаний. Невыносимо было видеть это самодовольное овечье лицо и за ним — устрашающую мощь евразийских войск; кроме того, при виде Голдстейна и даже при мысли о нем страх и гнев возникали рефлекторно. Ненависть к нему была постояннее, чем к Евразии и Остазии, ибо когда Океания воевала с одной из них, с другой она обыкновенно заключала мир. Но вот что удивительно: хотя Голдстейна ненавидели и презирали все, хотя ка?кдыйдень, но тысяче раз на дню, его учение опровергали, громили, уничтожали, высмеивали как жалкий вздор, влияние его нисколько не убывало. Все время находились, новые простофили, только и дожидавшиеся, чтобы он их совратил. Не проходило и дня без того, чтобы полиция мыслей не разоблачала шпионов и вредителей, действовавших по его указке. Он командовал огромной подпольной армией, сетью заговорщиков, стремящихся к свержению строя. Предполагалось, что она называется Братство. Поговаривали шепотом и об ужасной книге, своде всех ересей, — автором ее был Голдстейн, и распространялась она нелегально. Заглавия у книги не было. В разговорах о ней упоминали — если упоминали вообще — просто как о книге. Но о таких вещах было известно только по неясным слухам. Член партии по возможности старался».

Когда Троцкий стал врагом Сталина, он действительно был опасным и сильным противником. Причем не только лично для Сталина, но и для страны, которую возглавлял Иосиф Виссарионович. То есть для Советского Союза, а значит, и для народа СССР. Словосочетание «враг народа» звучит в наше время явно отрицательно, чуть ли не демонически. Но это сейчас. Кстати, это словосочетание придумали отнюдь не в «тоталитарном» СССР, а в «просвещенной» революционной Франции (им, если не ошибаюсь, частенько пользовался «друг народа» Марат). И тогда, и в 1930-е люди вкладывали в эти слова буквальный смысл. Надо сказать, что Троцкий в борьбе со Сталиным не был особо щепетильным в выборе средств. Как сказано выше, он действительно наносил урон стране, вступая в сотрудничество с ее открытыми врагами. Неудивительно, что и ответная сторона действовала жестко. Ведь в самом начале с Троцким обошлись мягко. Его просто выслали из страны, причем даже гражданства какое-то время не лишали. Известно, что советское посольство в Турции оказывало на первых порах содействие Льву Давидовичу. И если бы он сам не стал активно воевать с советской властью в лице И.В. Сталина, если бы избрал для себя роль мемуариста и литератора, никто не стал бы посылать к нему агентов с ледорубами — у властей в то время и без этого хватало забот.

Более того, известно, что Троцкий вел активную переписку со своими сторонниками, оставшимися в стране, рассылал им инструкции. Естественно, когда он превратился в одного из главных международных противников власти, на его бывших адресатов стали смотреть как на агентов влияния, то есть на внутренних врагов. И как это ни парадоксально, деятельность Троцкого в 1920-е и 1930-е годы косвенно стала одной из причин репрессий. Тем более что сам Лев Давидович в своих открытых публикациях нередко упоминал о своих сторонниках, как бы провоцируя власти на преследование их. А потом разоблачал это преследование, получая от этих разоблачений политические дивиденды.

К теме репрессий 1930-х тесно примыкает вопрос о концлагерях. Хотя, как мы увидим ниже, эти учреждения не имеют никакой связи с феноменом 1937 года.

Началось все с того, что с разгаром перестройки население Советского Союза с ужасом узнало из СМИ, что задолго до Гитлера концлагеря появились в Стране Советов. Причем даже не во времена ругаемого тогда Сталина, а во времена Ленина, на которого нападать еще не решались.

В СМИ появляется много неправды о революции и гражданской войне в России, но информация о концлагерях — правда. Только правда эта была подана так, что оказалась хуже, чем ложь.

Ведь с чем ассоциируется у нормального человека концлагерь? Концлагерь — это место, где людей сжигают, умерщвляют в газовых камерах, вырывают у трупов золотые зубы, используют для абажуров человеческую кожу, а волосами набивают матрацы. Кого же не убивают сразу, тех убивают изнуряющим трудом. Причем убийство в концлагерях поставлено на «промышленный поток», то есть они и создаются с целью массового убийства. То есть в общественном сознании слились воедино понятия «концлагерь» и «лагерь смерти». И когда в СССР стали писать, что при Ленине были концлагеря, люди переносили сложившийся стереотип на принципиально другие учреждения.

«Мы, шестидесятники, многого ведь не знали. Мы боролись против Сталина — ясно, мы считали его автором ГУЛАГа, противопоставляли Сталину Ленина — его скромность, доброту и так далее. Таким он рисовался в наших глазах. А когда открыли архивы, мы сами все прочли и, представляете, какие чувства испытали? В частности я, написавший немало стихов, воспевавших Ленина в противовес Сталину. Когда я вдруг узнал, что первый концентрационный лагерь появился по указу Ленина в 1918 г.? Это были знаменитые Соловки, где погибло столько людей, где лишь чудом выжил такой человек, как Лихачев. Открывались глаза на многое».

(Е. Евтушенко, из интервью Лене Кудрявцевой, Радио «Кузбасс-FM», 2004)

На самом деле концентрационный лагерь в России и концентрационный лагерь времен фашизма — совершенно разные вещи, только называются они одинаково. Конечно, советские концлагеря нельзя было сравнивать с пионерлагерями или лагерями отдыха, но условия содержания в них были все же мягче, чем даже в тюрьме или на современной зоне.

А вот мысли руководителя лагерей Советской России Ф. Дзержинского об этих учреждениях, изложенные на заседании ВЦИК 17 февраля 1919 г.: