К тому же виновность и невиновность тоже вопрос относительный. Так, Бухарин в знаменитом письме к будущему поколению руководителей партии, которое было заучено наизусть его женой и оглашено через много лет, говорит, что, по сути, не выступал против Сталина. Тогда, в 1930-х, это было хорошо, при Горбачеве, наоборот, хорошим посчитали бы, если бы он выступил против Сталина.

Показательным в свете вышесказанного выглядит ситуация со знаменитым стихотворением О. Мандельштама «Если б меня наши враги взяли…». Оно заканчивается так:

И налетит пламенных лет стая, Прошелестит спелой грозой Ленин, И на земле, что избежит тленья, Будет будить разум и жизнь Сталин.

Когда в СССР началась кампания по развенчанию культа личности Сталина и противопоставления Сталина Ленину (в антитезе «плохой — хороший»), поклонники Мандельштама, с подачи его жены, стали утверждать, что последняя строчка на самом деле звучала так: «Будет губить разум и жизнь Сталин» (хотя сам Мандельштам, естественно, в Союз писателей в 1937 г. представил стих со словом «будить»). В начале перестройки, когда модно было быть антисталинистом, но ленинцем, стихотворение почти везде печаталось со словом «губить». Когда начали «развенчивать» Ленина и быть ленинцем тоже стало немодно, все спекуляции вокруг стихотворения прекратились.

Таким образом, возможна трактовка событий со стороны их участников «задним числом» — наподобие постскриптума. С человеческой точки зрения это логично, но историк должен принимать во внимание такую возможность. Ведь после 1937 года еще 50 лет в Советском Союзе сама мысль о выступлении против властей была кощунственной. Поэтому многие участники событий во время реабилитации вынуждены были утверждать, что никаких заговоров не было. И опровергать свои слова, сказанные на допросах и в судах.

Но даже если мы признаем, что каждая реабилитация автоматически опровергает каждое обвинение, в нашем распоряжении все равно останутся документы, которые однозначно показывают на выступления против властей в 1930-х годах. Я имею в виду те дела, которые Хрущев и К0, а позже Горбачев и К0, не захотели пересматривать, исходя из сиюминутной конъюнктуры. Например, дело бывшего наркома внутренних дел Генриха Ягоды. Его не стали реабилитировать потому, что он сам был организатором репрессий, и если говорить формально, то хотя бы из документов, обвиняющих того же Ягоду, следует, что заговор был.

Но кроме прямых доказательств, основанных на документах, имеется еще много косвенных. Скажем, в пропорциональном отношении процент репрессированных руководителей был значительно выше, чем в целом процент пострадавших среди всего населения страны. Так из 138 членов и кандидатов в члены ЦК Компартии репрессировано 98 человек, из 32 членов Политбюро разных созывов — 75 %, из 5 первых маршалов — трое. Никто также не отрицает, что высшая военная верхушка (сформированная еще Троцким) вынашивала планы замены Тухачевским Ворошилова на посту наркома обороны. Что в 1934 году на XVII съезде ВКП(б) была сделана попытка смещения Сталина, а такая попытка невозможна без предварительной договоренности между действующими лицами. Что Бухарин в разговоре с Каменевым о Сталине произнес загадочную фразу: «На этот раз его смещение будет не через ЦК». Что Троцкий из заграницы пытался руководить своими сторонниками, — дело Я. Блюмкина и переписка Троцкого однозначно свидетельствуют в пользу подобного утверждения. Да и не такие были люди советские «олигархи», чтобы безропотно смириться с установлением единоличной власти Сталина.

Другим косвенным доказательством того, что «тридцать седьмой»— следствие борьбы в высших эшелонах власти, является, как это ни странно звучит, сам факт устранения от руководства подготовленных кадров. Власти в СССР очень тщательно относились к кадрам— была налажена повседневная и планомерная подготовка руководителей, как военных, так и гражданских. Перечитайте мемуары тех же военачальников, и вы увидите, как власти бережно и основательно готовили красных командиров. Неужели руководители страны стали бы перед самой войной перечеркивать свою многолетнюю работу, обезглавливать армию и промышленность, если бы они не чувствовали реальной угрозы со стороны своих кадров? Неужели Сталин похож на самоубийцу, который решил перед самой войной избавиться от грамотных военачальников? Ведь и предшествующее 1937 году, и последующее время показывает, что. кадровая политика в СССР была на высоте.

Мне могут возразить, что были репрессии не только в 1937 г., но и после войны — дело авиаторов, ленинградское дело, борьба с космополитизмом, репрессии против ряда генералов (Гордов, Кулик). Но каждый из этих эпизодов имеет отдельное объяснение. Дело авиаторов возникло, когда власти заметили, что после войны непропорционально много разбивается самолетов. Разобрались — выяснили, что такая же ситуация была и во время войны, но руководство авиации списывало свои просчеты на боевые действия. К тому же «авиаторов» не расстреляли, а вскоре вернули в строй. Ленинградское дело — столкновение группы Хрущева — Маленкова с группой Кузнецова — Вознесенского в борьбе за наследование власти Сталина. Эпизоды борьбы с космополитизмом имеют внешнеполитические истоки (например, неожиданное для Сталина выступление Израиля в поддержку США во время «холодной войны»). Кроме того, здесь наблюдался «закон маятника». Евреи пострадали от холокоста и поэтому к ним очень трепетно относились в послевоенные годы. Потом власти решили, что они несколько «перегнули палку» в национальной политике, и сделали некоторый откат назад. Что касается генералов, репрессированных в самом начале 1950-х, то антиправительственные речи генерала Гордова и бывшего маршала Кулика были записаны с использованием аудиотехники и зафиксированы как доказательства их вины.

Масштаб репрессий стал неожиданным для самих властей. Это доказывается, в числе прочего, тем, что был снят и наказан Ежов. Почему-то принято считать, что он просто стал «козлом отпущения». Но это не совсем так. Ведь, в отличие от Ягоды, он не был публично осужден. Ежов исчез тихо — о нем просто перестали упоминать в СМИ, и все. С «козлами отпущения» так не поступают. «Козла» нужно наказать принародно. Вместе с Ежовым власти репрессировали и его подручных чекистов. Кстати, именно на этой волне был репрессирован Сергей Эфрон — муж Марины Цветаевой, участник политических похищений и убийств. То есть репрессирование Эфрона совсем не связано с преследованием Цветаевой властями, как об этом часто пишут в ее биографиях. Подробнее мы поговорим об этом в разделе, посвященном творческой интеллигенции.

Еще один факт, косвенно подтверждающий, что власти сами не ожидали подобного размаха репрессий: многих уцелевших в 1937-м руководителей прямо из тюрем назначали на руководящие должности. И не правы те, которые говорят, что люди после тюрьмы (якобы из-за страха сесть снова) становились более лояльными. Люди ведь разные — кто-то выходил более лояльным, а кто-то обозленным. Тем не менее бывшие зэки становились командирами многотысячных военных формирований, директорами крупных заводов. Это означает, что власти искренне исправляли ошибку с их репрессированием, а не играли в психологические игры. Да и до игр ли тогда было?

Скорее всего, планировалось устранить только «первый эшелон» руководителей — возможных участников заговора. Расстреливали их еще и потому, что человек с громким именем, даже находясь в тюрьме, представляет опасность. Ведь у Тухачевского, Блюхера, Якира, Косиора была огромная популярность в народе. И при малейшей «заварушке», оказавшись на свободе, они могли бы представлять определенную угрозу для центральной власти. Желанием снизить такую популярность можно объяснить, в частности, практику проведения кампаний в прессе по уничижению и «развенчанию» того или иного руководителя. Кампании такие начинались задолго до ареста, причем начинались со стандартного утверждения о том, что нельзя все время пользоваться старыми заслугами…