— Да, неважные ваши дела. И ничего не поделаешь. Каждый день дождь, так, глядишь, и гниль заведется. Если корни начнут гнить, дело дрянь. Тогда и вдохновению конец. Тут уж и мне самому не удержаться.

Масло расплылось по теплому хлебу желтой пленкой. Настала очередь клубничного джема. Надо было аккуратно размазать его ровным слоем, равномерно распределив по тосту темные зернышки. Затем опустить пакетик «липтона» в чашку, вынуть и снова опустить, проделав эту операцию за строго определенное время. Оторваться от процесса я не могла и, услышав звонок, сердито крикнула:

— Де-ед!

Дед через плечо посмотрел на меня. Я ткнула пальцем в телефон.

— Звонят же! Если мать — скажи, что я ушла в школу.

За окном было серо, дождь поливал как из ведра, скрывая от глаз за плотной дымкой верхние этажи стоявшего напротив дома. Из-за мглы, затянувшей небо, в комнатах пришлось включить свет. Странное ощущение — ни ночь, ни утро. Почему я подумала, что это мать? Разница во времени со Швейцарией — семь часов. Значит, если в Японии семь утра, у них там полночь. В такую рань они нам звонили редко, и мне вдруг пришла в голову мысль, от которой сердце в груди заколотилось: «А что, если Юрико умерла?» Дед наконец взял трубку.

— Да… я. Рад слышать. Спасибо за вашу заботу. Вы нам очень помогаете.

Дед так разволновался, что еле ворочал языком. А вдруг это из школы? Я быстренько положила чайный пакетик на блюдце. Чай так и не успел настояться. Тьфу ты! Дед, явно разочарованный, передал мне трубку.

— Отец. С тобой хочет поговорить. Я ни слова не понял. Абракадабра какая-то. Говорит: важное дело. Мне сказать не может.

Отец мне никогда не звонил. «Неужели скажет, что больше не будет присылать деньги?» — подумала я и приготовилась к бою.

— Тебе, конечно, будет очень тяжело это слышать, но тут уж ничего не исправишь. Для нас тоже большой удар. Однако мы должны пережить это… эту трагедию для нашей семьи.

Отец любил длинные торжественные вступления и имел привычку излагать все по порядку, чтобы до слушателя лучше доходило. По-японски он изъяснялся довольно нескладно — видимо, из-за того, что, уехав из Японии, говорил только на родном языке. Я не выдержала и перебила его:

— Что случилось? Говори скорее.

— Мамы больше нет.

Безжизненный голос отца задрожал, выдавая волнение. На том конце провода повисла гробовая тишина. Юрико тоже не подавала голоса.

— Как она умерла? — спокойно спросила я.

— Самоубийство. Я пришел домой, она спала. Уже была в кровати. Мне показалось странным, что она не проснулась, когда я вошел. Хотя и раньше такое иногда бывало. В последнее время она как-то замкнулась в себе. Я подошел — а она не дышит. Врач сказал, она выпила днем горсть таблеток снотворного и умерла часов в семь вечера. Дома никого не было. Ужас! Даже подумать страшно.

Отец выдал эту новость на корявом японском, запинаясь чуть ли не на каждом слове, и замолк.

— У меня и в мыслях не было, что она так поступит. Неужели я виноват? Она это зло сделала.

Он, верно, хотел сказать «назло».

— Да, виноват, — сказала я холодно. — Она же не хотела ехать в Швейцарию.

Отец разозлился:

— Не хочешь меня понять, как всегда! Значит, по-твоему, я во всем виноват?

— А скажешь — нет?

Отец молчал. Я чувствовала, как его злость постепенно затихает, уступая место печали.

— Мы с ней восемнадцать лет прожили. Разве я мог подумать, что она умрет раньше меня?

— Да, это ужасно.

— Тебе жалко ее? — спросил вдруг отец. Голос его звучал как-то странно.

Жалко, не жалко… Мне, как ни странно, казалось, что я уже давно лишилась матери. Все мои переживания по этому поводу остались в детстве, и, провожая мать в Швейцарию в марте, я не особенно грустила. Что я почувствовала, узнав о ее смерти? У меня было ощущение, что она просто отправилась куда-то еще дальше. Это не грусть, совсем другое чувство. Хотя говорить об этом отцу, разумеется, не следовало.

— Конечно жалко.

Этих слов, похоже, отцу было достаточно. Он вдруг заговорил потухшим голосом:

— Для меня это потрясение. И для Юрико… Она только недавно пришла. Наверное, плачет сейчас у себя в комнате.

— А чего она так поздно явилась? — Я решительно потребовала объяснений. Приди сестра пораньше, может, и заметила бы, что с матерью что-то не так.

— Она ходила на свидание… С приятелем сына Карла. А у меня была деловая встреча. Вот и задержался дольше обычного.

Отец пытался оправдаться. Говорил быстро, проглатывая слова.

Он с матерью вообще почти не разговаривал. Наверное, ей было одиноко, хотя я себе этим голову не забивала. Если человек не в состоянии переносить одиночество, у него остается только одно — смерть.

— Похороны будут в Берне, так что приезжай. Но на билет деду у меня денег нет. Объясни ему как-нибудь.

— Извини, но у меня конец семестра, экзамены сейчас. Я не могу. Пусть дед вместо меня съездит.

— Ты не хочешь попрощаться с матерью?

Уже попрощалась. Еще в детстве.

— Да не особенно. Подожди, дед ведь приедет.

Дед с окаменевшим лицом подошел к телефону. Похоже, он догадался, о чем мы говорили. Они обсудили с отцом, что надо делать. Ехать на похороны дед отказался. Я откусила остывший тост, выпила жидкий чай. Завернула в платок бэнто, приготовленное из остатков вчерашнего ужина, и тут в кухню вошел дед. Возмущенный, печальный и бледный как смерть.

— Это он, подонок, ее убил!

— Кто?

— Папаша твой, вот кто! Я хочу поехать на похороны, но не могу. У меня сердце разрывается. Не могу похоронить единственную дочь!

— Почему же тогда не едешь?

— Нельзя! Меня под поручительство выпустили! И-эх! Один я остался! — Дед опустился на пол и заплакал. — Сначала жена, теперь дочь. Проклятая жизнь!

Я положила руки на узкие дедовы плечи и легонько встряхнула его. Теперь руки будут пахнуть бриолином, подумала я. Ну и пусть. Все-таки у меня к деду было что-то вроде привязанности. Ведь при нем я жила как хотела.

— Бедный дед! Но у тебя же еще бонсай остался.

Дед поднял на меня взгляд.

— Верно. Ты всегда все рассудишь как надо. Крепкая ты у меня. А я… Эх, чего уж тут! Ты у меня единственная надежда.

Я это уже поняла. Прошло четыре месяца, как я поселилась у деда. Только я переехала, и он начал перекладывать на меня и домашнее хозяйство, и свои приработки, и даже общение с соседями. Полагался на меня во всем. Забыл обо всем, только ухаживал за своим бонсаем и ничем другим заниматься не хотел.

В моей голове крутились разные мысли. Как жить дальше, как вывернуться из сложившегося положения? Что делать, если отцу взбредет идея вытянуть меня в Швейцарию? А вдруг они с Юрико захотят вернуться? Как с ними жить?