— Месье Трепка из Копенгагена? О, как приятно, о, charman! Помню ли я наше прошлогоднее общение? Ну конечно же, дорогой директор, конечно! Какой благоприятный ветер занес вас теперь в Ментону?

Трепка, насколько мог, постарался ответить на любезности адвоката. Он объяснил, что его хобби, история Наполеона, побудило его провести отпуск во Франции, но умолчал о своем новоиспеченном членстве в детективном клубе. Когда после этого, попросив о конфиденциальности, банкир изложил свое дело адвокату, лицо месье Пармантье расплылось в широкой улыбке.

— Великолепно! — воскликнул он. — Тогда вам представляется случай объединить, как нас учили выражаться в школе, utile dulci,[33]— или, выражаясь более вульгарно, одним ударом убить двух зайцев!

— Каким это образом? — спросил директор банка, почувствовав, как по спине у него пробежал щекочущий холодок.

— А вот каким, — сказал месье Пармантье, выпрямившись на своем стуле у письменного стола и подняв кверху украшенный кольцом указательный палец, — вот каким, дорогой господин директор! Вы собираете Наполеониану, и вы хотите получить кое-какие сведения о состоянии дел семейства Ванлоо. Так вот, говорят, что основу их семейного состояния заложили дела, связанные с Наполеоном! Так что ваше хобби поистине чудесным образом совпало с вашими деловыми интересами!

Трепка и тут не упомянул о своем членстве в детективном клубе, оставив месье Пармантье в убеждении, что им руководят деловые интересы. Но холодок на спине стал ощущаться явственнее.

— Дела, связанные с Наполеоном! — воскликнул банкир. — Я слышал, будто бы семья Ванлоо приехала с острова Святой Елены и даже что она впервые покинула остров как раз незадолго до смерти императора! Но ведь на острове Святой Елены у нее не могло быть никаких дел с императором!

— А почему нет, дорогой господин директор?

— Да потому что, насколько мне известно, Наполеон имел дело только с одним человеком на острове, а именно с поставщиком по имени Балькомб! А я полагаю, что мне известна вся литература, посвященная Наполеону.

Месье Пармантье умело скрыл желание пожать плечами, но выражение его лица красноречивее всяких слов говорило о том, что он подумал: до чего же эти германцы занудливы во всем, даже в своих развлечениях.

— Конечно, вы правы, дорогой месье, а я, конечно, не прав! Склоняюсь перед вашей ученостью!

— Однако вы сказали, что их состояние берет начало в каких-то делах с низвергнутым императором. На чем основывается ваше утверждение? — упорствовал Трепка, который не мог забыть холодок, пробежавший по спине.

Лицо месье Пармантье приобрело сходство с лицом святого Себастьяна, который чувствует, как в него продолжают вонзаться стрелы.

— Я и в самом деле сказал, что, по слухам, оно берет свое начало в этих делах. Но я не могу поручиться за эти сведения. И честно говоря, — месье Пармантье стал похож на человека, который принимает героическое, хотя и претящее ему решение, — мои слова были всего лишь une boutade,[34]я сказал это просто чтобы что-нибудь сказать! Я слышал, семейство Ванлоо разбогатело именно таким образом. Но кто пустил этот слух, и уж тем более основателен ли он, я понятия не имею.

И он соединил пальцы обеих рук с видом человека, который выложил карты на стол и теперь со спокойной совестью ждет результата. Ощущение холодка на спине у Трепки пропало.

— Прошу извинить, если я проявил настойчивость, — сказал он, улыбаясь своей самой лучезарной улыбкой. — Нам следует говорить не о делах Наполеона, а о делах семейства Ванлоо!

— Готов служить вам, чем могу, дорогой месье директор…

— Я уверен в этом. Мне необходимо получить сведения о распоряжениях в семейном завещании.

Он еще не окончил фразу, а месье Пармантье вновь стал похож на мученика Себастьяна.

— Дорогой месье директор, вы требуете от меня невозможного! Во-первых, я ничего не знаю о завещании, о котором вы говорите. Во-вторых, нам, адвокатам, запрещено разглашать такие сведения. В-третьих… — И он закончил нерешительным тоном: — Я полагаю, кто-то из молодых господ Ванлоо задолжал вам деньги и вы…

Медленно, словно исполняя религиозный обряд, Трепка извлек из кармана портсигар.

— Разве я произвожу впечатление человека, задающего праздные вопросы? — осведомился он, полузакрыв глаза.

— Конечно, нет! Конечно, нет! — заверил адвокат, перед мысленным взором которого мелькнули приятные колонки цифр — конечный результат их предыдущего сотрудничества, — Но вы же понимаете, дорогой месье директор, — продолжал он, прижимая пять пальцев к левому виску и пять пальцев к правому, — вы же понимаете, есть вещи, которые… — Он не закончил фразы, надеясь, что ее закончит противная сторона: —…которые совершенно вне компетенции бедного адвоката, и кодекс нашей профессии предъявляет известные требования… — Трепка продолжал молчать. — …которыми никак нельзя пренебречь. Вот именно, нельзя! — воскликнул Пармантье, поскольку его гость продолжал неотрывно смотреть на кольца дыма, выпускаемые его сигарой.

— И в моей профессии есть кодекс, который предъявляет незыблемые требования, — послышалось наконец из сигарного облака. — Мне очень жаль, если наше предшествующее общение создало у вас иное представление.

— Но я не могу! — почти закричал месье Пармантье. Приятные колонки цифр, маячившие перед его внутренним взором, вдруг куда-то испарились. — Ведь не я занимаюсь этим завещанием!

— Но вы знаете, кто им занимается? — послышалось из табачного облака.

Директор банка стряхнул сигарный пепел на блюдечко. Но не успел он застегнуть верхнюю пуговицу пиджака, как адвокат схватил трубку и закричал, словно утопающий, который взывает о помощи:

— 30–26! Нет, не 40–26, а 30–26! Алло, алло! Мадемуазель, позвоните еще раз, там не отвечают! Так вот, значит, как, милейший Аллан пустился в спекуляции… Алло, алло! Это 30–26? Ну, при том образе жизни, что он ведет, можно было… Алло, алло, это 30–26? Говорит Пармантье. Позовите, пожалуйста, месье Корбо. Это вы, дорогой коллега? Как поживаете? А как мадам Корбо? А ваши прелестные детки? Очень рад! Дорогой коллега, я звоню вам, чтобы получить сведения исключительно для моего личного употребления…

Его взгляд искал взгляда Трепки словно для того, чтобы сказать: видите, как далеко я зашел ради вас, я лгу, я совершаю самый тяжкий для человека моего положения грех, я говорю прямую неправду! В глазах Трепки сквозь сигарное облако читался ответ: я слышу и поверьте, никогда этого не забуду. Месье Пармантье продолжал говорить в трубку, но Трепка мало что понял из его ответов, потому что адвокат с величайшей осторожностью подбирал слова. Наконец, со вздохом повесив трубку, месье Пармантье взглянул на гостя.

— Ох! — произнес он. — Ох, этот Корбо! Представьте себе существо, сочетающее простодушие лисицы с общительностью устрицы, и перед вами портрет моего коллеги Корбо!