Эх, вот ведь ребятня – ни забот, ни хлопот. А я тут столько на себя взвалил, что как бы не надорваться. И в самом деле, как-то я резко ворвался в этот мир. Хиты десятками вываливаю, иной композитор и поэт-песенник за всю жизнь столько не насочиняют, сколько я за пять лет. Согласен, припёрся на готовенькое, всё уже сочинили за меня, ну или почти всё, всё ж таки кое-что своё я тоже подкидываю. Группы сколачиваю, фестивали провожу – мало, что ли? Опять же, в футбол вон попёрло… Удачное взаимодействие физических ресурсов арендованного тела и моих мозгов человека будущего. И титулы выигрываю практически без угрызений совести, потому что достаются они мне потом и кровью. Потому, что если вдруг и задыхаюсь к 90-й минуте, еле ползаю, получаю по ногам или локтем в физиономию, то всё это ощущает не какой-то Егор Мальцев, а Алексей Лозовой. И если меня вдруг собьёт машина (тьфу-тьфу), то она собьёт меня, и помирать, корчась на обочине, буду я.

Утром я решительно набрал номер Ряшенцева. Новоиспечённого члена исполкома УЕФА в кабинете не было, отсутствовал где-то по делам, дозвонился ему ближе к обеду.

– Николай Николаевич, как же это понимать?!

– Что ты имеешь в виду, Егор? – вкрадчиво поинтересовался Ряшенцев.

Вот ведь жук, ещё невинную овечку из себя строит. Ладно, а я буду изображать оскорблённого в самых лучших чувствах человека на грани истерики. Хотя я и на самом деле был недалёк от этого.

– Так ведь по вашему же указанию меня из сборной отчислили! Чем я провинился-то?! Пьяный под забором лежал и позорил честь комсомольца? Плохо играл? Прекословил тренерам?..

– Егор, подожди, не части. – Я буквально видел, как поморщился собеседник. – Никто тебя не обвиняет в пьянстве или плохой игре. Вообще, это не телефонный разговор.

– Хорошо, давайте встретимся.

На том конце провода повисла пауза. Затем раздался тяжёлый вздох.

– Ладно… Можешь подойти ко мне сегодня часам к пяти вечера?

– Думаю, да.

– Давай подходи, и предметно поговорим, а то чего воздух-то сотрясать…

Пришёл, сел напротив Ряшенцева, вопросительно глядя ему в глаза.

– Тут вот какое дело, Егор… Сигнал на тебя поступил.

– Сигнал? Что за сигнал, от кого?

– Сигнал о, скажем так, недостойном поведении советского спортсмена и комсомольца за рубежом. Вот, знакома тебе эта мадам?

И подсовывает мне фотку улыбающейся Хелен. Смотрю я на эту фотографию, а у самого внутри всё опускается. И хочется рвать на себе волосы и костерить себя последними словами.

– Вижу, что знакома. А почему я показываю тебе эту фотографию, не догадываешься? И тут, я вижу, в кассу. Вот и подумай, что к чему, сложи два плюс два.

И в его взгляде одновременно чудесным образом сочетаются осуждение, сочувствие и осознание собственного превосходства. А я сижу, опустив голову, понимая, что сам себя подвёл под монастырь. Blya, да было-то один раз, и то, можно сказать, по пьянке! Разболтала-таки Ленка или квартира находилась под наблюдением? Если второе, то почему только сейчас об этом стало известно? Или… Или было известно давно, но некто ждал подходящего момента? Но это должна быть секретная информация, или я уже просто ничего в этой жизни не понимаю.

– От Фурцевой подарочек? – твёрдо смотрю я Ряшенцеву в глаза.

Тут он начинает елозить в своём кресле, прячет глаза, шевелит губами, в общем, пребывает в состоянии некой растерянности. Ага, не ожидал от двадцатилетнего пацана такого вопроса? Правда, замешательство бывалого партаппаратчика длилось буквально секунды, и снова взгляд прямой, а губы упрямо поджаты. Сейчас ка-а-ак пошлёт меня куда подальше…

– Егор, не важно, что и от кого, а важно, что ты начудил с этой, – кивнул он на фото. – Молись Богу, чтобы эта гадкая история не вышла за пределы моего кабинета. А то ведь могут и комсомольское собрание устроить, исключить, так сказать, из рядов за поведение, недостойное будущего коммуниста. А там и из Союза композиторов могут коленом под зад дать, и радио с телевидением закрыть для Егора Мальцева. Будешь свои песни в стол писать. Я не говорю уже о том, какова будет реакция твоей супруги. По-дружески советую, – доверительно наклонился ко мне Ряшенцев и понизил голос, – ляг на дно, не рыпайся. Система ещё и не таких, как ты, съедала.

Тут бы мне, оскорблённому в самых лучших чувствах, встать и гордо заявить: ну, во-первых, со свечкой над нами никто не стоял, а во-вторых, думаю, это наше с Хелен личное дело, Николай Николаевич! Но я не встал и не заявил, потому что Алексей Лозовой много чего повидал на своём веку и прекрасно понимал, что система и в самом деле сожрёт его и не поперхнётся. И никакие Шелепины не помогут. Тем более ещё не факт, что Александр Николаевич не в курсе происшедшего. Может, именно с его подачи всё и закрутилось? Или Фурцева постаралась подать ему всё под таким соусом, что у него просто не оставалось другого выхода.

Из здания Федерации футбола я выходил с чувством, что жизнь кончена и самый лучший вариант – немедленно броситься с моста в Москву-реку. Осуществить сей необдуманный поступок мне помешал окрик:

– Эй, Егор, здорово! Ты тут какими судьбами?

Оборачиваюсь – опаньки, Вовка Козлов! Тот самый Пеле, который привёл меня когда-то в спортшколу ЦДСА.

– Вовка! Здорово!

Обнимаемся, делимся новостями. Пеле в этом сезоне стал игроком московского «Локомотива», как и в моей реальности. Похвалился, что недавно руководство железной дороги выделило ему автомобиль «Москвич-408», вот только права не успел получить. Сейчас он направлялся в секретариат Федерации футбола СССР подписать кое-какие бумаги.

– Ну а ты как? Со сборной улетаешь в Скандинавию?

Тут я малость притух. Подумалось – а смысл скрывать, что меня отчислили? Причём не за плохую игру или реальный косяк, а из-за мимолётного увлечения. Между тем рядом остановилась парочка зевак, которые явно меня узнали и теперь с любопытством прислушивались к нашему разговору.

– Слушай, пойдём посидим, тут одно местечко есть неподалёку. Время-то терпит?

– Время есть, сегодня днём была тренировка, уже освободился.

Засели мы в одном тихом кафе под названием «Лада», заняли дальний столик. Официант меня узнал, выразил своё глубочайшее почтение. Я, выяснив, что последний раз приём пищи у друга был ещё утром, организовал ему обед и ужин одновременно, сам ограничившись лёгким салатиком и отбивной с картофельным пюре. На запивку взяли запотевший графин брусничного морса, хотя уж не знаю, откуда они завезли бруснику в начале июня. Скорее всего, в ход пошла замороженная, впрочем, на вкусе это не сказалось, пилось отлично.

По ходу дела я рассказал об отлучении от сборной и что на разборки ходил к самому Ряшенцеву. А вот о Хелен всё же не стал говорить, посчитал, что ни к чему запускать в народ информацию о моём косяке.

– Так а за что же тебя из сборной-то турнули? – спросил Пеле, так и застыв с поднесённой ко рту вилкой.