К счастью, в интернат мама с Вомбатом не поехали, по­тому что бабуля утверждает, будто ей очень тяжело нахо­диться в обществе умственно неполноценных.

Воскресенье, 31 марта

ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Кафедральный собор Йоханнесбурга огромен и величестве­нен. На репетиции я очень нервничал и слышал, как голос дрожит во время сольной партии. Мама с Вомбатом прие­хали на час раньше и наблюдали за репетицией с первого ряда. Когда я пропел свое соло, Вомбат громко зааплодиро­вала.

08.45. Нам приказали пройти в ризницу и переодеться для выступления. В соборе собралась толпа, а у входа об­разовалась пробка — слишком много машин хотели при­парковаться. В моей груди снова послышался знакомый барабанный бой, а во рту появился сухой соленый при­вкус, как всегда, когда я собираюсь петь или играть на сцене.

Вдруг чья-то сильная рука выдернула меня из ризницы и потащила в маленький розарий у входа. Я оказался лицом к лицу с Джулианом, вид у которого был совершенно ди­кий.

— Послушай меня, Малёк, — сказал он, пристально глядя мне в глаза. — Думаю, сегодня последний день, когда мне предстоит выступать с этим хором. А о выступлении в таком месте можно было лишь мечтать. — Джулиан глубоко вздох­нул. Кажется, он пытался бороться со слезами. — Малёк, хо­чу, чтобы ты знал — у тебя самое прекрасное мужское со­прано, которое я когда-либо слышал. Через месяц оно про­падет навсегда. Это твой последний шанс. — Он печально взглянул на меня и опустил руки мне на плечи. — Тебе и раньше приходилось это делать. Просто этот собор поболь­ше размером. Но ты слышал, какая здесь акустика? — Джу­лиан крепко сжал меня за плечи и сказал: — Хочу, чтобы ты спел так, как не пел никогда. Это твои последние пять ми­нут славы — так иди и будь великолепен!

Я прошагал по проходу, чувствуя себя способным свер­нуть горы. К счастью, мой сольный номер был последним в расписании службы, и у меня было время успокоиться и ра­зогреться как следует. Народу в соборе было битком, и наш хор звучал просто блестяще. Джулиан был прав. Лучшей акустики, чем в этой церкви, мне еще встречать не приходи­лось. Настоятель прочел длинную проповедь о десяти запо­ведях, а потом заставил нас долго молиться молча. Во время молитвы я испытал некоторые сомнения: не уверен, что Бо­гу есть до меня дело и моя маленькая жизнь его сильно ин­тересует. Но, поскольку мне было страшно и терять все рав­но было нечего, я'попросил Его дать мне спокойствие и сделать так, чтобы мое последнее соло в качестве Малька прозвучало идеально. Молитвы закончились, и Джулиан спел «Ступаю с Богом», пока прихожане причащались. Он пел с таким чувством, что на верхних нотах у него голос дрожал.

Близился конец службы. Настоятель благословил собрав­шихся и произнес:

— Последний псалом — «Иисус, отрада страждущего». Соло в исполнении Джона Мильтона.

Под тихие звуки органа я сделал шаг вперед. Сделал глубо­кий вдох, открыл рот. ..ив тишине раздался мой высокий дев­чачий голосок. На этот раз он не дрожал. Я и не припомню, чтобы когда-нибудь так хорошо пел. Примерно на середине номера хор начал расходиться. Джулиан спланировал все очень точно. Он хотел, чтобы другие ребята постепенно ушли через заднюю дверь, а я в конце остался один у алтаря. И это было просто потрясающе, потому что атмосфера, в которой я допевал последние строки, была поистине неповторима. А потом все кончилось. Собор окутала звенящая тишина. Сотни глаз были направлены на меня. Я закрыл сборник псалмов и медленно зашагал по проходу. А прихожане оста­лись стоять в полной тишине. Это было и странно, и чудесно.

Я вошел в ризницу, и меня окружили аплодисменты ребят из хора, а Джулиан крепко обнял меня со слезами на глазах.

Понедельник, 1 апреля

КОНКУРС ХОРОВЫХ КОЛЛЕКТИВОВ В ХАЙВЕЛЬДЕ

Джулиан пришел в ярость, когда мы заняли второе место среди двадцати школьных хоровых коллективов, и сказал, что судьи голосовали за своих земляков. (Видимо, Джулиан не в ладах с географией, потому что победители были из Апингтона.) Мы спели школьный гимн на тротуаре у авто­буса, после чего великому хоровому турне 1991 года при­шел конец, и все разъехались в разных направлениях на пас­хальные каникулы.

Всю дорогу до дома Вомбат спала. И хотя мама не со­зналась в том, что напичкала ее снотворным, бабуля выру­билась ровно через десять минут после того, как выпила бу­тылку газировки. Здорово было сидеть в тишине и просто смотреть, как мимо проплывают золотистые равнины.

Вторник, 2 апреля

Вернулся домой и обнаружил на холодильнике список ку­хонных правил, которые мама, судя по всему, оставила па­пе, прежде чем уехать с нами на гастроли:

МАМИНЫ КУХОННЫЕ ПРАВИЛА

Сделал бутерброды с расплавленным сыром — выключи ду­ховку.

Банки в шкафу над чайником — еда Черныша. (Это НЕ ТУНЕЦ!)

Еда в холодильнике — твоя еда. (НЕ СОБАЧЬЯ!) Готовые блюда — в пластиковых контейнерах в холодильни­ке. (По одному в день.)

Прежде чем ставить чайник, убедись, есть ли в нем вода. Не более трех чашек кофе в день! Миску Черныша надо держать на улице (мухи). Черныша надо держать на улице (блохи). Если позвонит моя мать, не надо пудрить ей мозги, разгова­ривая странным голосом.

Фрэнка в дом не пускать (даже в экстренном случае),

Видно невооруженным глазом, что папа нарушил многие из этих правил. Мама нашла на своей половине кровати со­бачью шерсть, а на розовом кусте в саду — куртку Фрэнка. Тогда она сказала, что нам нужен питательный ужин, и при­готовила куриные грудки с овощами, которые были серого цвета и мерзкие на вкус.

Папа прилепил на холодильник конверт с приглашением на кулинарные курсы, взял Черныша и пошел за пиццей.

Суббота, 6 апреля

Было классно почти всю неделю расслабляться и ничего не делать. По-прежнему просыпаюсь в 06.15 каждый день. Моему мозгу требуется не меньше десяти минут, чтобы по­нять, что сирены на подъем не было и на соседней кровати не спит сумасшедший. Тогда я снова засыпаю и примерно до десяти часов смотрю сны о Русалке. Потом завтракаю, принимаю душ и играю с Чернышом. После обеда читаю пьесу, хотя обычно в процессе чтения начинаю фантазиро­ватъ о том, как играю главную роль и все заканчивается тем, что я декламирую монологи перед Чернышом, кото­рый при этом скулит и выглядит виноватым. Потом мама приносит сладкий чай с молоком, мы болтаем с ней о школе и о том, что я мечтаю стать знаменитым актером и писате­лем. Ей нравятся разговоры о школе, а вот от моих карьер­ных предпочтений она не в особом восторге. Каждый день, допив чай, она забирает мою чашку и говорит, что из меня бы вышел прекрасный адвокат, а потом идет на кухню и пытается приготовить ужин. Примерно в это время в моей голове сгущаются темные грозовые тучи, вызывая навязчи­вые неуправляемые мысли. Приходится сосредоточиться на вдохах и выдохах, чтобы не задохнуться и не заплакать. Чувство очень странное, и это гораздо хуже, чем скучать по дому.