– Успокойся, Лара, хватит рыдать… Что еще тебе Настя сказала?

– Да много чего сказала… Она сказала, что больше не любит тебя. И чтобы ты вообще больше к ним не лез, понимаешь? Так сказала, да… Мол, дети – мои… Да если бы ты слышал, как она со мной разговаривала! И ты прости меня, Валь, что я вмешалась… Но я ж не знала… Что все так… Так плохо получится… Ты сердишься на меня, да?

Лара снова заплакала, чуть подвывая и прижимая кулаки ко рту. Валентин вздохнул, устало опустился в кресло напротив. Лара ощутила вдруг, какое от него исходит отчаяние, и в порыве жалости и сочувствия бросилась к нему, упала на колени, прижалась головой к его ногам, залепетала слезно:

– Прости меня, Валечка, прости меня… Да, я глупая, я все не так сделала, но я же от чистого сердца! Потому что я тебя очень люблю… Я так хотела подружиться с твоими детьми, а они… Ну разве можно меня за это казнить, скажи? Ведь ты останешься со мной, Валечка, правда? Настя сама сказала, что больше не любит тебя… А я очень, очень тебя люблю! Давай мы просто будем жить, Валечка, ладно? И будем ждать… Твои девочки вырастут и поймут, что ты ни в чем перед ними не виноват… Это сейчас они еще глупые, а потом поумнеют! Давай мы просто будем жить, Валечка…

– Хорошо… Будем жить… – эхом откликнулся Валентин, глядя поверх Лариной головы. – Будем жить, да… Что мне еще остается? Надеюсь, они подрастут и поймут… Другого выхода у меня нет, только ждать и надеяться. Сам виноват, что ж…

Лара перестала плакать, подняла на него обиженные глаза. Хотела было спросить – в чем же ты виноват, мол? В том, что ушел от Насти ко мне? А как же я, Валечка? А как же наша любовь? Ведь мы же любим друг друга, Валечка…

Всхлипнула и смолчала, ничего не стала у него спрашивать. В конце концов, она же все равно победила. Вот он, Валя, он с ней. Он полностью ей принадлежит, без остатка. И пусть по детям страдает – все равно ей принадлежит! Тем более время – очень полезная вещь. Оно любые страдания лечит, а иногда их вообще сводит на нет… Осталось только заставить Валю развод оформить да в загс отвести. Да, так лучше будет, пожалуй. Все-таки замужний статус как-то надежнее…

– Настенька, здравствуй! Погоди, не пробегай мимо, что ж ты все время так торопишься! Погоди… Поговорить надо…

Та остановилась, подавляя досаду. Ведь и впрямь торопится, опаздывает уже! И почему так приспичило соседке Ирине Ильиничне с ней поговорить? Любопытство девать некуда? Повода посплетничать с другими соседками нет?

Но придется все же остановиться, хоть и на бегу. Надо иметь уважение к возрасту – Ирине Ильиничне уже под восемьдесят, наверное. А может, она хочет просто на здоровье пожаловаться, совета спросить…

– Да, Ирина Ильинична, слушаю вас. О чем вы хотели со мной поговорить?

– Да так… Спросить просто… Отчего я твоего Валентина почти не вижу? Вы что, развелись?

– Да. Развелись. Уже год, как развелись.

– Ой, как жалко, как жалко… А отчего развелись-то? Такая хорошая семья была…

– Так получилось, Ирина Ильинична. У вас все? Вопросов больше нет? Я очень опаздываю, извините…

– А ты все там же в поликлинике работаешь, да?

– Нет. Я уволилась. Теперь я на «Скорой» работаю.

– Ой… Так тяжело ведь, поди… Ты ведь женщина, а там такое напряжение каждодневное, такие нервы! Это ж не просто, поди, людские жизни каждый день спасать!

– Да нормально, Ирина Ильинична. Я привыкла уже. Нормально… Ну все, я побежала, совсем времени не остается! Всего доброго, Ирина Ильинична!

И пошла быстро прочь, чтобы упредить другие вопросы. Или того хуже – жалость бабью, замешенную на любопытстве к чужой жизни. Тем более эта Ирина Ильинична – та еще собирательница информации! Как раз из категории тех самых бабушек, любящих посидеть на скамеечке у подъезда и от души посплетничать. Вон уже и на скамейку уселась, телефон из кармана вытаскивает… Сейчас к ней подружки подойдут и помоют ей косточки с удовольствием. Да и пусть помоют, жалко, что ли?

А про работу на «Скорой» Ирина Ильинична верно сказала – тяжело. Не в бровь, а в глаз. Другого слова и не найдешь, пожалуй.

Да, тяжело… Но другого выхода у нее не было. Надо было с головой уйти в новую работу, нести на себе эту тяжесть. Потому что тяжесть тяжести рознь. Когда физически устаешь, ни о чем другом больше не думаешь, себя страданиями не изводишь. Да, физические тяготы легче переносить, чем тяготы душевные. Она сразу приняла такое решение – в «Скорую» уйти, – когда услышала от девчонок, что Валя хочет жениться. Как-то это ее подкосило вдруг. Когда разводились, не так тяжело было, а тут…

– Представляешь, мам, он нас с Олькой на свадьбу пригласил! С ума можно сойти от смеха! У нашего отца – и свадьба! Жених выискался, тоже мне!

Она не нашлась тогда, что и сказать Польке. Вдруг сердце в груди дернулось болью, будто в него молния ударила. Сидела, молчала, смотрела на девчонок во все глаза. Олька спросила испуганно:

– Мам, ты чего? Тебе плохо, да? Зря мы тебе сказали?

– Нет, почему же… И что вы решили? Пойдете на свадьбу?

– Ага, щас… Бежим и падаем, коленки расшибли… – насмешливо проговорила Полька.

Но слышалось в ее насмешливости что-то еще, похожее на обиду. Крайнее неприятие этой новости слышалось. И надо было что-то говорить, объяснять девочкам что-то… Правильные слова говорить, нужные. Или не так… Мудрые и рассудительные слова надо было говорить… Да только где их возьмешь, если сердце болит? Разве мудрость может звучать через боль?

И все равно – надо.

– Девочки, вы поймите… Он ваш отец. И он имеет полное право жить своей жизнью. Вам надо научиться принимать все в этой жизни, и даже то, что вам кажется неправильным и несправедливым.

– Ой, мам! Да не надо нас лечить, мы же все понимаем, не маленькие уже! – отмахнулась Полька сердито. – Ну чего ты у нас такая, мам, а? Как овца смиренная? Еще и уговаривать нас принялась…

– Не обзывайся на маму, Полька! Никакая она не овца! – вдруг яростно вступилась за нее Олька. – Сама ты овца, поняла?

– Ой, да ладно… Я ж не это хотела сказать… Вернее, не затем, чтобы обидеть… – начала оправдываться Полька, глядя на сестру исподлобья.

– Девочки, не ссорьтесь! – пришлось ей втиснуться в их диалог и даже улыбнуться примирительно. – И все же… Послушайте меня, девочки! Я считаю, что вы к своему отцу слишком уж категорично настроены. Вы ж ему не судьи, в конце концов. Столько времени уже прошло, пора смягчить приговор…

– Нет, мам. Не пора. Мы его простить не можем, и все тут. Нельзя же списывать подлость только на то обстоятельство, что он нам отцом приходится, правда?

– Поль, ну что ты… Ну нельзя же так, правда…

– А с тобой так можно было поступить, да? Еще и женился, надо же… И эта его – фифа… Думаешь, мы забыли, как она нас в комнате заперла? Нет, ни в чем ты нас не убедишь, мам!