Первым в Петербург прибыл французский посол Иоахим Жак Тротти маркиз де ла Шетарди, чьей задачей было ослабить австрийское влияние при русском дворе. Данные маркизу инструкции уже предусматривали и такое средство, как устранение «иноземного правительства» России, в связи с чем ему рекомендовалось использовать недовольство старинных русских фамилий84. В мае 1740 года приехал и английский посол Эдвард Финч, получивший указание информировать Лондон «об интригах и партиях, которые могут возникнуть при русском дворе»85. За этим же внимательно следили их австрийский, шведский и прусский коллеги. Франция стремилась сделать Пруссию своей союзницей в будущем конфликте с Габсбургами и подталкивала Швецию к войне с Россией: о воинственных настроениях в Стокгольме русский посол М. П. Бестужев-Рюмин докладывал уже с начала 1739 года. В это тревожное время внешняя политика Российской империи нуждалась в твердой руке императрицы. Но судьба решила иначе.

В воскресенье 5 октября 1740 года за обедом государыне стало дурно. Приглашенные во дворец кабинет-министры А. М. Черкасский и А. П. Бестужев-Рюмин после разговора с Бироном отправились к Остерману; «душа» Кабинета порекомендовал прежде всего издать распоряжение о наследнике престола. Споров по этому вопросу не было. Вечером Анна Иоанновна подписала манифест о наследнике, составленный секретарем Кабинета Андреем Яковлевым под диктовку Остермана: «Назначиваем и определяем после нас в законные наследники нашего всероссийского императорского престола и империи нашего любезнейшего внука благоверного принца Иоанна, рожденного от родной нашей племянницы ее высочества благоверной государыни принцессы Анны в супружестве с светлейшим принцом Антоном Улрихом герцогом Брауншвейг-Люнебургским, которому нашему любезному внуку мы титул великого князя всея России всемилостивейше от сего времени пожаловали. А ежели Божеским соизволением оный любезный наш внук благоверный великий князь Иоанн, прежде возраста своего и не оставя по себе законно рожденных наследников преставится, то в таком случае определяем и назначиваем в наследники первого по нем принца, брата его, от вышеозначенной нашей любезнейшей племянницы ее высочества благоверной государыни принцессы Анны и от светлейшего принца Антона Улриха герцога Брауншвейг-Люнебургского раждаемого, а в случае и его преставления других законных из того же супружества раждаемых принцов всегда первого таким порядком, как выше сего установлено»86.

Предусмотрительный министр, как видим, продумал порядок обеспечения стабильности престолонаследия в случае смерти государя-младенца. Казалось, что восстанавливается и «нормальная», традиционная очередность перехода престола от природной государыни-бабки к законному внуку. Но в том же манифесте вновь упоминался уничтожавший эту традицию петровский указ о престолонаследии 1722 года — а это означало, что в важнейшем для монархии деле возможны неожиданные перемены. К тому же было понятно, что младенец еще долго не сможет управлять страной, но о его родителях в качестве регентов в документе не говорилось. Уклонился от обсуждения вопроса о реальном правителе-регенте и Остерман; Анну Леопольдовну он рассматривал только как родительницу законных принцев-наследников, но и о Бироне не сказал ни слова, предпочитая образование регентского совета. Эта идея герцогу определенно не понравилась. «Какой тут совет! — заявил он вернувшемуся от Остермана обер-гофмаршалу Рейнгольду Л евенвольде. — Сколько голов, столько разных мыслей будет»87.

Как писал саксонский дипломат, «в манере герцога было так управлять делами, которых он более всего желал, что их ему в конце концов преподносили, и казалось, что всё происходит само по себе». В составленной уже в ссылке записке «Об обстоятельствах, приготовивших опалу Э. И. Бирона, герцога Курляндского» бывший правитель утверждал, что в тот же день, вернувшись домой, «нашел у себя множество особ, в том числе и фельдмаршала Миниха». «От него, — писал бывший фаворит и регент, — я узнал, что присутствующее у меня собрание — ревностные патриоты, которые, рассуждая по совести, кому бы приличнее было вручить правление на время малолетства императора в случае, если Господь воззовет к себе государыню, — после многих размышлений и единственно в видах государственной пользы нашли способнейшим к управлению Россией меня». «Само по себе» получилось так, что первые чины империи — Б. X. Миних, А. М. Черкасский, А. П. Бестужев-Рюмин, А. И. Ушаков, А. Б. Куракин, И. Ю. Трубецкой, Н. Ф. Головин, Р. Г. Л евенвольде — были единодушны в своем выборе; герцог же, естественно, стремился устраниться от государственных дел, ссылаясь на плохое здоровье, «истощение сил» и домашние заботы, чем глубоко опечалил собеседников. Однако они не сдались — через два дня явились в опочивальню к больной государыне с просьбой назначить Бирона регентом и заготовленным проектом указа.

Анна Иоанновна — в интерпретации Бирона — несколько раз была готова исполнить желание министров, но он, «несмотря на продолжительные настояния ее величества, отклонял ее от такого исполнения». Тогда неугомонные просители «пригласили в собрание все чиновные лица до капитан-поручиков гвардии; таким образом, около 190 лиц, собравшихся в Кабинете, добровольно обязались действовать в пользу назначения моего к регентству» и подали императрице соответствующее прошение «в выражениях самых патетических». Сам он, понятно, об этом ничего не знал, а сутки спустя, явившись к государыне, был застигнут врасплох утверждением акта о своем назначении. Анна Леопольдовна же якобы капризничала, заявляла о своей тяжкой болезни и тем до того обидела умиравшую тетку, что, по словам Бирона, «насчет принцессы у ее величества часто вырывались такие выражения, что я о них умалчиваю». В то же время сам герцог лицемерно говорил принцессе Анне, что не огорчен тем, что может утратить влияние, поскольку у него остается «прекрасное герцогство»; принц Антон Ульрих и вовсе был убежден, что его супруга примет «главное участие в правлении»88.

Остальные участники событий, давая показания после своего ареста в 1741 году или запечатлев в мемуарах последние дни царствования Анны Иоанновны, охотно уступали честь «выдвижения» Бирона друг другу89. Первый историк «эпохи дворцовых переворотов» А. Ф. Бюшинг описывал, как фельдмаршал Миних убеждал его в том, что именно Остерман и Черкасский сделали Бирона регентом; в то же время сам ученый располагал сведениями, что именно Миних «ночи в одном покое с герцогом Курляндским проводил». Сын фельдмаршала выдвигал на первое место Черкасского и Бестужева-Рюмина; но, как выяснило следствие по делу Бирона, сам Миних-младший исправно докладывал курляндцу, что говорят о нем при дворе, да и сам герцог «за шпиона его почитал»90. Алексей Бестужев-Рюмин в те дни считал решающим в деле утверждения регентства свое участие, о чем рассказал секретарю саксонского посольства Пецольду, а на следствии после ареста поначалу указывал, что «первый предводитель к регентству» был Миних, но в конце концов признал, что сам выдвигал Бирона в регенты и вечером 5 октября писал «духовную» Анны Иоанновны с распоряжением о регентстве.

Стремительное развитие ситуации спутало карты сторонников брауншвейгской четы, которые делились на приверженцев Анны Леопольдовны и принца Антона; к первым можно причислить если не фельдмаршала Миниха, то его сына; ко вторым — Остермана, заинтересованного в сохранении русско-австрийского союза. Возможно, такой поворот был неожиданным и для самой императрицы, и для других лиц, чье единодушие в столь важном вопросе едва ли было искренним. Но открыто выразить свое несогласие с кандидатурой Бирона решились немногие.