И теперь, когда Смыслия медленно вернула ей воспоминания, она знала, что во время второго своего побега она находилась в городе — в столице Убруатере. На сей раз ей удалось быть в бегах дольше — пять дней, а не четыре, — хотя она и прошла по Убруатеру всего два километра, и ее похождения закончились в оперном театре, финансировавшемся самим Вепперсом.

Она поморщилась, вспомнив, как нож вонзается ей в грудь, проскальзывает между ребер, входит в сердце. Вкус его крови, ужасное ощущение, когда она пережевывала кончик его носа и глотала его, унизительная непристойность пощечины, когда она уже фактически была мертва.

Теперь они были где-то в другом месте.

Она попросила Смыслию изменить цвет ее кожи с красновато-золотистого — слишком похожего на цвет кожи самого Вепперса — на темный, матово-черный. По ее просьбе в одно мгновение изменились и дом с ландшафтом.

Теперь они стояли у более скромного одноэтажного здания из крашенных белой краской глинобитных кирпичей, перед зданием находился небольшой зеленый оазис среди дюн бескрайней пустыни черного песка. Вокруг прудов и ручейков в тени высоких краснолистых деревьев стояли красочные палатки.

— Пусть здесь будут дети, — сказала она, и дети сразу же появились, около десятка, они не замечали двух женщин, наблюдающих за ними от стоявшего на небольшом холме дома из глинобитного кирпича.

Смыслия предложила сесть, прежде чем она откроет воспоминания Ледедже о последних днях и часах ее жизни. Они сидели на ковре, устилавшем деревянный настил перед домом, и она вспоминала нарастающий ужас тех событий, что привели к ее смерти. Они на обычном верхолете добрались из имения до города, Вепперс доставлял себе удовольствие, закладывая виражи и делая «свечки», от которых ее чуть не выворачивало наизнанку, а по прибытии ее поместили в ее комнату в городском доме, — еще одном особняке, но расположенном в центре города, — а потом, во время посещения кутюрье, она ускользнула, вытащив из левой подошвы маячок, который обнаружила там несколько месяцев назад. Она захватила заранее приготовленную одежду, косметику и кое-какие пожитки и скрылась на улицах и переулках города. В конечном счете она оказалась в оперном театре.

Смыслия возвращала ей эти воспоминания так, что она будто смотрела на происходящее со стороны, словно в театре или кино; при первом просмотре ее пощадили, не дав в полной мере прочувствовать весь ужас случившегося, но при желании она могла вернуться к этим событиям еще раз и рассмотреть их во всех подробностях. Она решила так и сделать. И делала это теперь. Она снова поморщилась.

Ледедже снова поднялась, приходя в себя после потрясения. Смыслия встала рядом.

— Так я мертва? — спросила она, так и не понимая до конца.

— Ну, — сказала Смыслия, — явно не так уж мертвы, если вы задаете этот вопрос. Но технически — да.

— А как я попала сюда? Посредством этого самого критического реагирования?

— Да. Видимо, у вас в голове имелся какой-то аналог неврального кружева, завязанного на устаревшую систему, которую я унаследовала от соответствующего корабля.

— Какого соответствующего корабля?

— Мы еще вернемся к этому.

— И что еще за дурацкое невральное кружево у меня в голове? — спросила она. — Нет у меня там никакого кружева.

— Видимо, все же есть. Единственная другая возможность — кто-то поместил что-то вроде неврального индукционного устройства вокруг вашей головы, и таким образом был считан ваш мыслеразум, когда вы умирали. Но это вызывает у меня большие сомнения. Вы такими технологиями не обладаете…

— У нас есть инопланетяне, — возразила Ледедже. — В особенности в Убруатере… это столица планеты, всей системы, всего Энаблемента. Там повсюду инопланетные посольства. У них есть такие технологии.

— Да, такое возможно, но зачем они бы стали кодировать ваш мыслеразум и передавать его на расстояние три с половиной тысячи лет на один из кораблей Культуры без сопроводительной документации? И кроме того, нахлобучив индукционный шлем, пусть и самый совершенный, на умирающую в последние несколько секунд ее жизни, невозможно получить столь подробное и сообразное состояние ума, какое было получено в вашем случае. Даже с помощью самой совершенной медицинской аппаратуры, имея достаточно времени на подготовку и субъекта в стабильном состоянии, невозможно передать до тонкостей все подробности, с которыми появились вы. Полномасштабное защищенное невральное кружево растет вместе с мозгом, частью которого является, оно притирается с годами, настраивается на отражение малейших нюансов мозга, с которым оно взаимопереплетается и сосуществует. Именно это, видимо, и имелось у вас. Кроме того, у вашего кружева явно имелась встроенная опция критического реагирования.

Она посмотрела на Смыслию.

— И значит, я… полноценная? Идеальная копия?

— Абсолютной уверенности у меня нет, но я убеждена, что так оно и есть. Почти наверняка, между вами той, которая умерла, и той, какая вы сейчас, меньше различий, чем будет между вами той, которая ляжет спать, и той, которая проснется утром.

— И это тоже благодаря этому критическому реагированию?

— Частично. Копии по обе стороны процесса должны быть абсолютно идентичны, при условии, что первичная часть пары уничтожается.

— Что?

— Критическое реагирование — великая вещь, когда оно работает, но в двух процентах случаев оно отказывает; вернее сказать, не срабатывает вовсе. Вот почему этой системой почти никогда не пользуются — слишком высоки риски. Ею пользуются в военное время, когда это все же лучше, чем ничего, и, возможно, несколько агентов ОО были подвергнуты этому процессу, но в остальных обстоятельствах — никогда.

— И все же мои шансы были высоки.

— Безусловно. И это лучше, чем умереть. — Смыслия помолчала. — Но все равно, у нас нет ответа на вопрос, каким образом у вас в голове появилось невральное кружево, способное к полномасштабному копированию и оснащенное опцией критического реагирования, нацеленной на давно вышедшую из употребления субсистему, о которой все давным-давно забыли. — Смыслия повернулась, посмотрела на Ледедже. — Вы нахмурились.

— Просто мне пришла в голову одна мысль.

Она познакомилась с ним (впоследствии оказалось, что «он» — не совсем тот, за кого она его приняла) во время приема на Третьей Эквабашне, в космопорту одного из пяти экваториальных космических лифтов Сичульта. Корабль джхлупианской культурной и торговой миссии только-только причалил, из него вышли несколько важных персон из Джхлупе, цивилизации высокого уровня, с которой у Вепперса были коммерческие связи. Карусель, где проходил прием, представляла собой гигантский тор (один из нескольких), постоянно вращающийся под округлым основанием причальных доков, а сквозь наклонные окна можно было видеть постоянно меняющийся ландшафт планеты.

Глядя на джхлупианцев, вспомнила она теперь, можно было подумать, что они состоят из одних локтей. А может, колен; это были неловкие на вид существа с двенадцатью конечностями, напоминавшие гигантских сухопутных крабов в мягкой скорлупе; их кожа, или панцирь, отливала ярко-зеленым переливчатым цветом. Из свернувшихся в шар туловищ, чуть крупнее человеческого, торчали по три глаза на стебельках. Они не пользовались своими многочисленными хилыми ногами, а парили на чем-то похожем на металлические подушки, из которых доносились их переведенные речи.