#

Цитадель осталась далеко позади. Мы снова были среди бескрайних желтых песков, терявшихся в дрожащей дымке на горизонте. Полуденное небо было чисто, только в нескольких местах застыли неаккуратные мазки облаков. Рохо сам указывал путь, его не интересовали ни мои предупреждения о тварях, ни недоуменные переглядывания подручных. Они явно сомневались, что мы движемся в правильном направлении, но возражать никто не пытался. Видимо, в прошлые разы это плохо заканчивалось для слишком умных.

Раньше я пытался внутренним зрением отыскать убежище Амбала, о котором было столько трепа в барах Цитадели. Нашел стабильное скопление точек, которое вполне могло им оказаться. И поначалу мы действительно к нему приближались, пока Рохо не приказал свернуть. Теперь мы держали курс куда-то в сердце пустыни, где не было никого, кроме снующих паучьих стай.

Честно говоря, я уже давно понял, что к Амбалу мы не доберемся. «Мы» – это Амир и я. Рохо это было совсем не нужно, он собирался покончить с нами где-то по дороге. Но что можно было сделать? Меня разоружили еще в Цитадели. Амира, правда, опять нарядили в броню «палача» и дали топор, чтобы он мог прикрывать остальных при атаке тварей, но нас обоих постоянно держали под прицелом.

Накатила какая-то необоримая усталость. Пропало всякое желание бороться за жизнь, чувства притупились, в душе воцарилось полное безразличие к своей судьбе. Наверное, так же себя чувствовала Катарина, после того как надломилась в плену у Похитителей. Правда, к ней инстинкт самосохранения вернулся – во время заварушки в игорном доме она куда-то вовремя улизнула.

Но мне уже просто хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Поэтому я испытал что-то вроде облегчения, когда мы остановились у очередных руин. Рохо дал команду нас связать, и я не шевельнул даже пальцем, чтобы защититься. Амир привычно впал в ярость и принялся размахивать топором, но точный залп сбил его с ног. Топор отлетел в сторону, генераторы вышли из строя, только один еще истерично трещал в агонии. Броня выдержала большую часть пуль, и Амир был пока жив, но подняться уже не мог и только с трудом шевелился, как перевернутая на спину черепаха. Рохо жестом приказал снять с него доспехи. Трое бойцов тут же начали деловито раздевать его, как будто он был уже трупом.

Я ожидал, что тоже получу пару кусков свинца и упокоюсь навеки. Не самая худшая смерть по здешним меркам. Но Рохо этого было мало, он хотел поразвлечься. Мое безразличие его не устраивало – ему нужно было чувствовать чужую боль, ужас, отчаяние. Меня подтащили к торчащим из песка ржавым балкам, заломили руки назад и подняли на поперечную перекладину, стянув локти полимерным жгутом. Я висел на подобии дыбы, не доставая ногами до земли, и не мог даже пошевелиться, не причиняя себе дополнительных мучений.

Рохо и его головорезы.

Рохо отдал автомат одному из подручных, а сам вытащил нож из-за пояса. Приблизился ко мне, поигрывая оружием и ухмыляясь. Зашел за спину. Резкая боль хлестнула сначала по одной щиколотке, потом по другой. Икроножные мышцы стянулись в шары под коленями, не удерживаемые больше рассеченными связками. Я захлебнулся криком.

– Что, пси, допрыгался? Думал, никогда мы с тобой не встретимся? Утопия – тесная планета…

Татуированный череп снова плясал перед моими глазами, подмигивая сквозь красную пелену, как будто я оказался на мексиканском Дне мертвых. Или словно ожила карта «Смерть», только вместо косы в костлявой руке сейчас был небольшой нож из темной стали. Рохо поднял лезвие к моему подбородку, кольнул кадык, потом чуть прорезал кожу между ключицами. На мгновение замер, наслаждаясь происходящим. Его ноздри раздувались, словно он пытался учуять мой страх. Хотя телепату этого и не требовалось – он напрямую впитывал ужас, испускаемый мозгом. Пил взахлеб и пьянел, как вампир от крови. Нож рассек мне одежду на груди и остановился у солнечного сплетения. Замер еще на секунду, а потом Рохо надавил. Лезвие легко проткнуло мышцы и плавно пошло вниз, вскрываю брюшину.

#

Судорога перехватила горло, внутренности будто ворошили раскаленным штырем. Я закрыл глаза, не желая видеть, как из вспоротого живота вывалятся дымящиеся кишки. Меня окутала багровая тьма. Я перестал чувствовать ход времени, просто купаясь в кипящем океане боли без дна и берегов. Тело содрогалось в корчах, но я словно обособился от него, найдя точку невозмутимого спокойствия в центре агонии.

Внутреннее зрение обострилось, как будто раньше ему мешали какие-то преграды: я видел танец светящихся огоньков на сотни, тысячи миль вокруг. Краснеющее ожерелье уходящего вереницей отряда Рохо, нервные переливы паучьих стай, ползунов, точащих шкуру Утопии, как черви гнилое яблоко, негаснущее кострище Цитадели, где человеческие угольки вспыхивали, раздуваемые яростью, похотью и алчностью. Все это острее, четче, резче, чем обычно.

Но начинались галлюцинации, и я уже не мог отличить обычное зрение от внутреннего, реальность от предсмертного бреда. Мне казалось, что я оставил тело, распятое на ржавых балках, и поднимаюсь над ним в горячем застывшем воздухе, оглядываясь по сторонам. На горизонте врос в песок колючий черный многоугольник, наполненный красноватыми огоньками. Часть из них была обычным свечением людей, у других свет колебался вокруг темной сердцевины. Они были живыми, но и мертвыми в то же время. Покидая многоугольник, они двигались на восток, где трепетали, гасли и вспыхивали снова, сталкиваясь с волной металлических огней, похожих на отблески на вороненом ружейном стволе. Эти огоньки, наоборот, были мертвыми, но и живыми при этом. Они исходили потоками из недр многомерного кристалла, растущего на месте бывшего Грин-сити.

Там растекалась в пространстве немыслимо сложная конструкция из пульсировавших линий, которые пересекались под разными углами. Это были непрерывные потоки частиц, непонятных значков, похожих на цифры. Они бежали туда и обратно, пересекались, сплетались в единые тела двуногих, многоногих, движущихся на колесах существ, расползавшихся во все стороны. Значки были их кровью, в значках заключалась для них жизнь. Эти существа сливались в единый прилив, стальное цунами, пытающееся смести черный многоугольник.

Я видел вблизи одного из них – гиганта, заслонявшего солнце. Он шел вперед на гибких лапах из множества сочленений, и от его шагов содрогалась земля. Меня охватила уверенность, что я должен остановить великана – из последних сил, любой ценой, пока мой разум не померк окончательно. Повинуясь непонятно откуда взявшемуся чутью, я скользил вдоль светящихся нитей и пунктиров, наполнявших утробу чудовища, и искал центр, где сходятся все потоки. Вот он – главное пересечение в этом лабиринте. Продолжая следовать интуиции, усилием воли я начал останавливать определенные значки, менять их местами, совмещать те, что всем своим видом кричали, что не должны быть рядом ни при каких условиях. И добился своего.

Поток застопорился, значки замедлили ход в пульсирующих венах, начали сплетаться в один воспаленный узел. Здесь рос мертвенный тромб, перекрывший движение. Он вспухал, увеличивался в размерах, раздувался гигантским фурункулом и, наконец, взорвался с ослепительной вспышкой, брызнув во все стороны гаснущим гноем омертвевших знаков. Знаков, которые больше ничего не значили. Стальной гигант замер и почернел. Я больше не видел его, теперь он стал мертвым среди мертвых, как любой другой кусок бездушной материи.