Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда он сидел в тюрьме Эллис, я узнал его лучше, чем кто бы то ни было, и видел насквозь: типичный маменькин сынок. Я подходил к его камере, а он так и лежал на койке. Обычно он не шел на контакт, но если я заводил речь о его матери, вставал и отвечал. «Давно виделись с Адди?» – спрашивал я, и Макдафф вдруг оживлялся. Однако он ни разу не поинтересовался, как меня зовут, а мне никогда не хотелось войти к нему в камеру.
Вообще, насколько мне известно, я видел казнь лишь одного преступника, осужденного именно в качестве серийного убийцы, то есть убившего троих или более человек, – это был Дэниэл Корвин. Он убил в 1987 году трех женщин; двух из них в Хантсвилле. Одну женщину он похитил с автомойки и заколол на глазах ее трехлетней дочери, сидевшей в машине.
Макдаффа при повторном аресте обвинили только в двух убийствах – Мелиссы Нортрап и Колин Рид, хотя он, как полагают, убил 16 человек. Со мной он держался просто и в отделении смертников не капризничал, однако чудовища хуже я не видел, – это был настоящий психопат.
Обычно Макдафф отказывался давать интервью, и только одному репортеру из Остина со станции Эн-би-си – такой симпатичной миниатюрной брюнетке – удалось раза четыре или пять с ним поговорить. Я у нее как-то спросил:
– Знаете, почему Макдафф любит давать вам интервью?
– Нет, почему?
– Потому что вы похожи на его жертв.
Больше она к нему не приходила.
В день казни я отправился к нему; у него как раз брали отпечатки пальцев. Эта процедура меня всегда удивляла: нужно снять у преступника отпечатки пальцев за несколько минут до казни, чтобы убедиться, что он тот самый человек? Его раздели для обыска, и я увидел, что яички у него сильно увеличены. Макдафф стоял, нагнувшись, и не заметить было нельзя – они у него стали, как мячи.
Я спросил:
– Господи, Макдафф, что с вами?
Он сказал, что это от потребления алкоголя.
– Вы, черт побери, уже много лет взаперти, как же вы могли так много пить?
Макдафф, усмехнувшись, сказал:
– Никогда не слышали про хуч?
Так называют в тюрьме самодельный алкогольный напиток.
Когда я уходил, он спросил:
– Слушайте, мистер СМИ, мне вот что интересно – я больше собрал народу, чем Карла Фэй?
– Нет, Макдафф, не собрали.
Поскольку он привык выходить сухим из воды, то, как я понял, не верил, что его казнят, и совершенно этого не ждал. Однако, видимо, по пути от временной камеры до комнаты смерти что-то с ним произошло, и его последние слова были:
– Я готов освободиться.
Когда Макдаффа объявили мертвым, я и федеральный инспектор, его арестовавший, отсалютовали друг другу растопыренными пальцами, – и то был единственный раз.
Брэззил попросил меня прийти на похороны Макдаффа, которые состоялись на тюремном кладбище. Там похоронены многие известные техасские преступники. Кладбище Джо Берда – красивый клочок земли с аккуратными рядами крестов, по образцу Арлингтонского национального кладбища. Место очень спокойное, хотя и печальное. По сути, это общая могила для заключенных, умерших в тюрьме, чьи тела не затребованы родственниками. На большинстве недавно поставленных могильных плит указаны имена похороненных, но у Макдаффа простой каменный крест с датой смерти, латинской буквой «X», означающей что он казнен, и его номер заключенного, который я запомнил навсегда: 999055. На похороны Макдаффа пришли молодой человек и девушка, и они сказали следующее: «Вы не представляете, как трудно в этом штате носить фамилию Макдафф. Мы рады, что он умер». Я не удивился, потому что даже Брэззил иногда не в состоянии переварить преступления некоторых своих подопечных…
Когда Макдафф опять надел белье, его сфотографировали. В молодости он был ничего, но теперь, стоя в камере в одном белье, казался сломленным стариком. У него не осталось ни гнева, ни гордости – он их попросту утратил.
Я не сторонник смертной казни и не противник, я не хотел смотреть, как умирают эти люди. Однако я должен был давать им, какое мог, утешение. Я говорил с осужденным, как говорил бы в больнице со смертельно больным ребенком.
Здесь я научился ценить жизнь, только мне дорого это стоило. После очередной казни я шел домой и плакал. Я начинал злиться на людей. Сохранять душевные силы удавалось ценой каждодневной борьбы. Те три часа, что я проводил с осужденным в день казни, – они были настоящие. Когда разговариваешь с человеком, у которого осталось три часа жизни и тринадцать шагов до кушетки, он не станет играть в игры. Тут момент истины.
Я проводил в камеру смерти 155 осужденных и многим давал свою Библию. Один из них совершил ужасное преступление, и оно не шло у меня из головы, так я был зол. Я пытался беседовать с ним о Боге, но слова мне не давались. Я ушел, сказав, что мне нужно к начальнику тюрьмы. Через полчаса до меня дошло, что я смотрю на него своими глазами, а не через глаза Бога. А ведь важен был не я, а заключенный и его нужды. Начальник мне сказал: «Вы не сделали ничего такого, чего не делаем мы все. Идите и выполняйте свою работу».
В тюрьме мне никогда не было по-настоящему страшно, хотя заключенные любят иногда поддразнить. Один как-то мне сказал: «Читал в колонке вашего отца в “Хантсвилл айтем” о вас и вашем брате». Сказано было без угрозы, но уже оттого, что он знает о моей семье, мне стало неприятно.
Сотрудники старались не парковаться с той стороны, куда выходят окна камер, потому что заключенные, вставая на койки, могли видеть, кто в какую машину садится. Потом они спрашивали: «Ну и как вам ездится на той черной тачке?» Заключенные беспомощны, и потому даже такое жалкое подобие моральной победы им в радость.
Только два раза, глядя в глаза осужденному, я видела чистое зло. Дуглас Фельдман – выпускник университета, бывший финансовый аналитик – однажды ночью, двигаясь на своем мотоцикле по Далласу, застрелил двух водителей грузовиков. Еще одного человека он ранил неделю спустя. В тюрьме от него постоянно были неприятности; однажды перед интервью он сорвал со стены телефон. После этого к нему перестали пускать посетителей. Больше всего охрану и заключенных бесила привычка Фельдмана противно свистеть без умолку. Сам же он, как нарочно, приходил в ярость от любого шума. Хуже всего для меня были его глаза.
Находясь в отделении смертников, Фельдман писал письма, в которых сравнивал убийство людей с охотой. В одном из них говорилось: «Я всей душой возненавидел всякого и каждого человека на этой планете. Будь у меня кнопка, чтобы ее нажатием можно было убить всех до единого, я нажал бы ее без колебаний». Когда я на него смотрела, невольно ощущала себя дичью, а его – охотником.
Анхель Ресендес, один из немногих серийных убийц латиноамериканского происхождения (серийные убийцы, как правило, белые), был причастен к целому ряду убийств в Америке и Мексике. В новостях его прозвали «Железнодорожный убийца», потому что он путешествовал в товарных вагонах; к смерти Ресендеса приговорили за совершенное в 1988 году убийство Клаудии Бентон, жившей в Хьюстоне недалеко от железной дороги. Клаудия была изнасилована, исколота ножом и забита бронзовой статуэткой – за восемь дней до Рождества.
