А ведь по сторонникам Троцкого были нанесены сильные удары в тридцатые годы. Интересно, что в репрессиях против троцкистов участвовал и Н. С. Хрущев, работая в московских партийных органах, а затем с 1938 года занимая пост первого секретаря ЦК Компартии Украины.

Но сейчас не о репрессиях, а о том, что в решениях и действиях Н. С. Хрущева после прихода на пост руководителя партии почувствовался возврат к троцкизму. Помнится, что в пятидесятые годы одна из активных троцкисток Ядвига Козловская (три ее брата погибли в годы репрессий, но она осталась жива после многих лет заключения в лагерях) на собрании, обсуждавшем проблемы культа личности, подчеркнула, что, если бы в конце двадцатых годов партия пошл по пути развития страны, намечаемого после XX съезда, то троцкисты вряд ли бы выступили против ее генеральной линии.

* * *

XX съезд партии, прославивший себя осуждением культа личности Сталина, состоялся спустя всего три года после смерти Иосифа Виссарионовича, в феврале 1956 года. За эти три года Хрущев успел окончательно «убить» роль Советов всех уровней, безграничная власть принадлежала теперь уже партийным органам. Повторюсь: это была безответственная власть в прямом, а не в переносном смысле, так как она не была ответственна перед народом. И если руководители всех Советов (краевых, областных, городских и сельских) переизбирались в соответствии с Конституцией СССР, то руководители партийные были назначенцами, то есть их на посты определяли решениями партийных органов, избирать их могли только члены КПСС. Эпоха Советов как власти народа, органа народной власти практически закончилась, они больше ничего не решали в реальности. Все это помогало Хрущеву закрепиться во власти, подготовить сенсационный «съезд века».

В первые дни работы XX съезда речь шла о дальнейшем развитии народного хозяйства, о задачах и решениях шестого пятилетнего плана. Сенсация произошла в последний день работы, 25 февраля на закрытом утреннем заседании. Заседание началось уже после того, как зал покинули приглашенные на съезд представители зарубежных коммунистических партий. Им руководил не избранный делегатами рабочий президиум, а Президиум ЦК КПСС. Вот в таком необычном режиме и выступил Хрущев с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях». Выступление изобиловало перечислением многочисленных фактов преступлений второй половины 1930-х — начала 1950-х, вина за которые возлагалась на Сталина.

Первое, что вспомнилось, когда я услышал об этом, так это безутешные рыдания Хрущева в Колонном зале, когда там устанавливали гроб с телом Сталина. Даже сегодня готов поверить в искренность этих слез, но с еще большим доверием отношусь к тому, что написала об этом, как это ни странно, не советская и даже не российская, а американская журналистка Энн Аппельбаум. К 50-летию XX съезда в номере газеты «The Washington Post» от 22 февраля 2006 г. она так прокомментировала выступление Хрущева: «Это была длинная и не очень правдивая речь, сделанная за закрытыми дверями перед руководством страны, слушавшими ее с каменными лицами… Речь была полуправдой. Хрущев рассказал о многих преступлениях Сталина, но ловко умолчал о преступлениях, в которых обвиняли его самого… Целью доклада Хрущева было не только освобождение соотечественников, но и консолидация личной власти и запугивание партийных оппонентов, которые, все без исключения, также принимали участие в репрессиях с большим энтузиазмом».

В Советском Союзе подлинное содержание доклада скрывалось. Лишь летом 1956 года позволили читать его на закрытых партийных собраниях, после того как он уже появился в печати США. Страна знала об этом докладе по рассказам и комментариям делегатов съезда в интерпретации их личного понимания. Так появлялись слухи, сплетни, домыслы. В такой обстановке сложно было ориентироваться даже тем, кто поддерживал саму идею подобного доклада. А ведь немало было руководителей во всех областях хозяйственной и политической жизни, в том числе и в ЦК партии, и в КГБ, которые не принимали и не могли принять критику Сталина, бывшего на протяжении многих лет символом величия государства. Так это чувствовало подавляющее большинство населения нашей страны и немало людей за пределами Союза.

В партии наступил молчаливый раскол, не было никакой продуманной разъяснительной пропагандистской работы.

* * *

Прямым следствием всего этого стали события, случившиеся в марте 1956 года в Тбилиси. В этом городе после смерти Сталина образовалась традиция: 5 марта, в день смерти вождя, массы людей шли к его монументу, который был воздвигнут еще при его жизни в парке на берегу реки Куры. Люди по дороге пели «Сулико», «Ласточку», шли с цветами и венками. Так чтили память Сталина и в 1954, и в 1955 году, так же готовились к этому всенародному дню скорби и в 1956 году. Но тут пришла весть о докладе Хрущева, а поскольку, как уже говорилось, доклад нигде не публиковался, вести до Тбилиси долетели в искаженном, неприглядном виде — говорили, что съезд в Москве оскорбил личность Сталина. Волна негодования охватила людей, особенно эмоционально восприняла ситуацию студенческая молодежь. ЦК партии Грузии, перестраховываясь, выдали команду запретить изготовление и продажу венков для возложения к монументу Сталина. Это еще больше подогрело страсти, приумножило и без того немаленькие ряды защитников вождя. Изобретательные студенты стали в массовом порядке заказывать венки на вымышленных покойников: «дяде Вано», «дедушке Серго», «бабушке Маквелле», а затем выводили эти надписи и писали взамен: «И. В. Сталину». Вузы бурлили, но никто не знал, как в такой ситуации успокоить молодежь, как вести себя в ситуации, когда отмечать годовщину смерти Сталина нельзя, а сказать почему нельзя — никто не может. Даже приехавший для участия в конференции грузинского комсомола в Тбилиси первый секретарь ЦК ВЛКСМ А. Н. Шелепин молчал и к студентам не пошел. Понятно, что и он не знал, как вести себя.

5 марта у монумента на берегах Куры собрались сотни тысяч тбилисцев. Звучали призывы к непослушанию Москве. Кто-то выступал против Хрущева, кто-то проклинал Микояна, были и те, кто призывал к объявлению независимости Грузии. Начались беспорядки, обстановка потребовала ввода войск и объявления осадного положения города. Но митинг у монумента продолжался.

Мне пришлось увидеть Тбилиси 6 марта. Был командирован в составе группы сотрудников, направленной главой КГБ СССР И. А. Серовым для наведения порядка в столице Грузии и помощи местным чекистам. Было нас 16 человек, группу возглавлял заместитель Председателя КГБ С. С. Бельченко. Это была достаточно представительная команда — заместители начальников двух ведущих управлений, ответственные сотрудники.

Город жил напряженной жизнью. Митинг продолжался и у монумента, и у здания, где разместилась делегация Компартии Китая, приехавшая в Грузию сразу после XX съезда. Члены этой делегации под руководством видного китайского коммуниста Чжу Дэ были гостями съезда, и потому митингующее население скопилось у их особняка с просьбами выступить перед монументом. Китайцы особняка не покидали, а на следующий день, 7 мая, покинули город, увозя с собой массу листовок, записок и обращений от собравшихся негодующих тбилисцев. Позже китайцы высказали свои оценки событиям в Тбилиси в газете «Жэньминь жибао». Редакционная статья этой газеты, написанная в защиту Сталина, была через какое-то время перепечатана газетой «Правда», потому что в то время осложнять отношения с Китаем советское руководство еще не было готово. Более того, Хрущев выступил на приеме в китайском посольстве, где положительно высказался о Сталине. «Мы Сталина в обиду не дадим», — сказал он, и никто ничего не мог понять: с одной стороны, тот же самый человек с трибуны съезда обвиняет Сталина в злодеяниях, с другой — там, где за Сталина вступаются, говорит, по сути, «мы за него». Двойственность, присущая троцкистам, отталкивала от него многих…