Словом, разговор о безымянной особе не затянулся, имя было назвало, смущение преодолено, и речь пошла о вещах практических.

– Если мы поженимся, мои дорогие соседи сойдут с ума, – сказала Клара-Иоганна. – Они и так бог знает что обо мне думают и рассказывают. Это потому, что во время болезни моего дорогого супруга я сама распоряжалась всеми делами куда лучше, чем он. Женщине такого не прощают. Мы могли бы уехать во Фрауэнбург, он всего за десять миль от Хазенпота.

– Знаю, я там бывал, – отвечал Кнаге, – меня там наверняка помнят. Я писал виды озера для одного богатого господина.

– Фрауэнбург сейчас расцветает, как роза, чего о Хазенпоте не скажешь. Герцог ему покровительствует. Было бы разумным там поселиться. У хорошего мастера, открывшего свою мастерскую, было бы много заказов, и он мог бы взять учеников. Ученики придают мастерской солидности.

– Это прекрасная мысль, – Кнаге улыбнулся. Отчего бы нет? Вдовушка права – если она станет женой мастера-живописца, имеющего подмастерье и троих учеников, никто и не заикнется о неравном браке. А она-то уж знает, как повести дело, чтобы магистрат Фрауэнбурга оказал новичку покровительство.

– Тогда мой любезный мастер мог бы выехать туда первым и присмотреть подходящее помещение. Было бы неплохо снять дом или для начала половину дома. Уезжать вместе – неприлично.

– Но я сперва должен побывать в Либаве! – вдруг вспомнил Кнаге. – Я обещал барону фон Нейланд передать важное письмо!

– Только эта причина?

– Да… – неуверенно сказал Кнаге. Он вспомнил еще, что обещал барону покинуть Курляндию.

– Но это же совсем просто – из Либавы в Гольдинген и обратно постоянно ездят торговцы. Я знаю надежного человека, отдам ему письмо, он передаст его – и даже денег с меня за это не возьмет.

– Это было бы замечательно, – согласился Кнаге.

В эти минуты он совершенно позабыл и об Амстердаме, и о Марии-Сусанне. То, что предложила ему судьба, было лучше ученья у прославленного мастера и уж подавно лучше бесплодных мечтаний о гордой красавице. Живописцу не пришлось лебезить перед цеховыми мастерами, чтобы приняли хотя бы краски растирать, не пришлось ждать, пока кто-то из них скончается. Красивая белокурая вдовушка словно с неба свалилась. И все совершилось так быстро, что Кнаге мог сказать лишь одно: воля Божья.

Так он и сделал.

Рига, наши дни

Тоня дождалась, пока Хинценберг выпроводил следователя, и спустилась с антресолей.

– Ну, кажется, мы с этим господином Полищуком нашли общий язык, – сказал Хинценберг. – Он полон всяких странных подозрений, но он еще не оглох – способен слышать, когда ему говорят умные вещи. А сейчас, деточка, собирайся в дорогу.

– Куда? – спросила удивленная Тоня.

– В Кулдигу, к Анне Приеде. Завтра ты выедешь автобусом с самого утра, а вечером вернешься. Ирена даст тебе квитанции. Ты отвезешь ей деньги за серебряные бокалы, скажешь – у тебя в Кулдиге дела, и «Вольдемар» решил оказать постоянной клиентке такую услугу.

– Господин Хинценберг, – вмешалась Ирена, – извините… Но эти два покупателя, что забрали бокалы, хотели встретиться с госпожой Приеде. Может быть, у нее найдется еще старинное серебро, так они бы взяли.

– Помимо «Вольдемара»? Хитрые у нас покупатели! А ты, милочка, вот что сделай – дай им адрес Анны Приеде и даже объясни, как доехать до Кулдиги.

– Вы думаете, туристы в такую даль не потащатся?

– Я думаю, что потащатся… – задумчиво сказал Хинценберг. – По твоим описаниям, они мои ровесники. А когда входишь в плотные слои атмосферы… как спутник, которому пора сходить с орбиты… вот тогда смотришь, что еще в жизни не сделано… Дай им адрес и вообще проинструктируй. Как ты с ними договорилась? Ты ведь договорилась, милочка?

– Да, – призналась Ирена. – Они мне оставили телефон. Они живут в гостинице тут рядом, на улице Глезнотаю.

Старый антиквар усмехнулся. Он понял, что телефон был вручен вместе с пятилатовой бумажкой, и Ирене сейчас страшно неловко.

– Звони им, милочка, и объясни ситуацию. Дай им телефон Тони, пусть договорятся и едут все вместе.

– А на каком языке мне с ними говорить? – забеспокоилась Тоня.

– Не волнуйся, деточка. Если это те, о ком я подумал, они неплохо понимают по-русски.

– Но они говорили между собой… – Тоня задумалась, вспоминая. – На идиш они говорили. Так сказал Саша.

– На идиш они говорили, чтобы никто посторонний их не понял. Так что собирайся в дорогу… главное я забыл! Командировочные! Идем, получишь на транспортные расходы и на обед в приличном кафе.

Тоня пошла следом за антикваром, пытаясь понять, что он затеял.

– Вот деньги, деточка, – Хинценберг выдал двадцать латов. – Эта Анна Приеде впустит тебя в дом. Ты внимательно разглядишь все ее сокровища. Ты намекнешь ей, что «Вольдемар» взял бы еще что-нибудь на реализацию. Спросишь, где та картина, с которой она тогда приходила. Тут госпожа Приеде расскажет тебе печальную историю о том, как злые люди украли шедевр семнадцатого века. Ты не спорь, соглашайся. И тогда она, может быть, сообщит, откуда взялась картина. Это может быть романтическая история о том, как шедевр триста лет лежал в дровяном сарае, и на нем кошка окотилась. А может быть что-то реалистическое – скажем, картина принадлежала какому-нибудь соседу и досталась госпоже Приеде после его смерти. Узнай как можно больше. А что касается туристов – ты просто слушай, о чем они говорят с госпожой Приеде и какие деньги ей обещают. Просто слушай и ни во что не вмешивайся. Поняла, деточка?

– Поняла, господин Хинценберг.

– И постарайся сегодня не встречаться со своим мальчиком. После разговора с Полищуком он будет очень сердит. А пока ты будешь в Кулдиге, он успокоится. Главное – дать ему возможность успокоиться…

Тоню немного раздражало, что антиквар называет мальчиком взрослого мужчину. Однако она понимала, что его внуки – примерно того же возраста. Естественно, она Хинценбергу не возражала – с нее хватило одного нагоняя по поводу жениха.

– Отключи телефон, – посоветовал антиквар. И, убедившись, что она это сделала, послал ее к Ирене.

В «Вольдемаре» женщины делились на «деточек» и «милочек». Причем эти словечки перенял и Хмельницкий, и третий компаньон с причудливой фамилией Бурмистер. «Деточками» были молодые и незамужние – лет до тридцати. Ирена, которой недавно исполнилось сорок, уже довольно давно была «милочкой».

– Я с ними созвонилась, – сказала Ирена, – и все им объяснила.

– На каком языке? – с беспокойством спросила Тоня. Сопровождать двух ветхих старцев, не умея с ними объясниться, она откровенно боялась.

– Наполовину по-русски, наполовину по-латышски.

– Как, они знают латышский?

– Ну, немного нахватались. «Добрый день», «спасибо», «пожалуйста», «который час». Сейчас посмотрим в компе расписание автобусов, я им еще раз позвоню и дам тебе трубку.