Рак груди – это страшное заболевание, которому подвержены женщины всех возрастов. Рак груди настолько распространен, что любой семейный врач назовет сразу несколько своих пациенток с этой болезнью. Извлечение опухоли искажает форму груди, из-за чего в богатых странах пациенткам сразу же предлагают обратиться к пластическим хирургам. Пластическая операция позволяет сгладить внешний вид шрамов, которые часто воспринимаются женщинами как уродство и являются причиной комплексов. Как и лицо, грудь связана с понятиями о красоте и молодости; она является отражением переживаний женщины по поводу сексуальности, старения и потери фертильности. Работа хирургов, специализирующихся на маммопластике[56], оценивается по особым стандартам красоты: модные дизайнеры выставляют грудь напоказ, как никакую иную часть тела.

Особая роль груди влияет и на отношение к раку этой части тела: в городе, где я работаю, женщину с жалобами на уплотнение в груди осмотрят гораздо быстрее, чем пациентов с подозрением на другие виды рака. К концу дня, проведенного в клинике, пациентка попадет к специалисту, пройдет рентген или ультразвуковое обследование и сдаст кусочек новообразования на экспертизу под микроскопом. Если рак подтвердится, с пациенткой, как правило, в тот же день обсуждают возможность операции, химиотерапии и лучевой терапии.

Хирурги по маммопластике считаются одними из самых отзывчивых врачей: они всегда прислушиваются к тревогам пациенток и внимательно относятся к ним как до, так и после операции. Однако какими бы чуткими эти хирурги ни были, их местом работы все равно остается больница. Есть причина, по которой слово «больница» ассоциируется с чем-то холодным и отстраненным. Когда я захожу в нашу местную клинику, я не чувствую, что это место, где царит дух покоя и исцеления: ее фасад из стекла и металла, лабиринты белых коридоров и чистый передний дворик напоминают об аэропорте, торговом или выставочном центре. Это место, где необходимо оперативно оказать помощь тысячам людей; надежды и тревоги каждого человека в отдельности растворяются в толпе.

Я узнал о болезнях молочной железы в Западной больнице общего профиля в Эдинбурге. В 1860-х годах эта клиника была церковной богадельней для бедняков. Часть первоначальной богадельни до сих пор сохранилась внутри современного здания. Когда я, будучи молодым врачом, ходил по ее коридорам, я замечал, как в некоторых местах проходы становятся уже или пол резко поднимается. Во время викторианской и эдвардианской эпох площадь богадельни была увеличена, и вскоре ее преобразовали в государственную больницу. В 1960-х годах к ней пристроили маммологическую клинику, где, казалось, разумное применение научных достижений должно было поставить исцеление пациенток «на поток».

Так как маммологическая клиника получала хорошее финансирование, ее украшали ковры и изысканные гравюры в рамах, а стены были выкрашены в пастельные тона. Однако даже с первого взгляда любой мог бы безошибочно сказать, что это клиника: в залах ожидания стояли крепкие, легко моющиеся стулья, а во многих кабинетах не было окон. Я помню, как коллега-хирург проводила меня по многочисленным связанным друг с другом кабинетам и знакомила с огромным количеством обеспокоенных женщин, попавших туда из-за уплотнений в груди.

У одной или двух женщин из двадцати это действительно был рак, у других образования оказывались доброкачественными. У многих диагностировали фиброаденому – новообразование из железистой ткани груди, запутавшееся в сети из связок и каналов. Фиброаденома не представляет опасности, но способна заставить женщину поволноваться. У большинства остальных были фиброзно-кистозные изменения ткани молочной железы, которые настолько часто встречаются, что уже считаются нормальными. Они характеризуются возникновением в груди доброкачественных, заполненных жидкостью кист, которые часто увеличиваются и уменьшаются в течение менструального цикла.

Женщинам с фиброаденомой не назначали дальнейшего обследования: образования были безболезненными, гладкими, подвижными и встречались чаще всего у молодых. Фиброзно-кистозные изменения могут оказаться более болезненными и сложнее поддающимися диагностике, поэтому моя коллега вводила тонкую иглу в каждое образование с помощью ультразвукового сканнера и высасывала из каждой кисты янтарную жидкость. Случалось и так, что она находила уплотнения, приросшие к окружающим тканям (это плохой знак). В этом случае она брала более толстую иглу для проведения биопсии или, если образование находилось слишком глубоко в груди, назначала пациентке лампэктомию[57] под общим наркозом.

В клинике также были женщины, которые вернулись сюда после операции, желая убедиться, что швы заживают нормально. Здесь оставались пациентки после мастэктомии[58], реконструктивной хирургии и даже после операций по уменьшению молочных желез, так как большой вес их груди вызывал боли в спине. Пациенток осматривали быстро: их просили пройти в маленькое помещение, огороженное занавесками, где им помогала раздеться медсестра, чтобы сэкономить время. В центре внимания всегда был шов: насколько хорошо или плохо он затягивался и как выглядел. Я не помню, чтобы женщин спрашивали о том, что они чувствуют по поводу изменений в их теле.

С точки зрения управляющего клиникой, выздоровление может казаться безликим и воспроизводимым процессом, который нужно систематизировать так, чтобы он не требовал больших финансовых вложений. Однажды осенью я отправился на уникальную выставку, посвященную альтернативному взгляду на выздоровление от рака груди. Художнице и поэтессе удалось проследить путь к выздоровлению конкретной женщины, после того как она оказалась за пределами стен из стекла и металла.

Когда поэтесса Кэтлин Джейми на пятидесятом году жизни узнала, что больна раком груди, она решила не обращаться к пластическим хирургам сразу же. Очнувшись после операции по удалению опухоли, она обнаружила на своей грудной клетке огромный шрам в виде буквы «Y». Ее шокировал абсолютно плоский вид груди, от которого она отвыкла еще в детстве. Теперь Кэтлин чувствовала, как сердце бьется прямо у нее под кожей. Во время восстановительного периода, лежа дома в постели, она размышляла о своем шраме и переменах в жизни, которые он нес за собой. Смотря на линию на груди, она думала: «Что делает художник, приступая к созданию новой работы? Он проводит линию. А теперь и у меня на теле есть линия, и еще какая!»

Она начала видеть в своем шраме то, что называется «миром природы». Для нее он был картой, рекой, стеблем розы. За время лечения Кэтлин привыкла к пристальному взгляду врачей, но вскоре она подумала: что было бы, если бы вместо врача ее шрам осмотрел художник? Она спросила у своей подруги-художницы Бриджид Коллинс, не хочет ли она создать серию картин и скульптур, посвященных ее шраму. Чтобы сделать этот проект совместным, Джейми начала писать короткие стихотворения в прозе. Стихотворения Джейми и работы Коллинс скорее раскрывались в тандеме, чем иллюстрировали или объясняли друг друга. Женщины работали вместе, чтобы создать отдельные, но взаимосвязанные произведения. «Выздоровление, которое позже наступило, стало для нас совместным опытом, – позже писала Коллинс. – Опытом затянувшихся и свежих ран, которые можно рассматривать одновременно как личные и как всеобщие. Краеугольным камнем нашей работы стало наше восприятие природного мира» [1].