– И что же случилось с этими телами? – поинтересовался Санджай с таким видом, будто данный предмет его не очень занимал. День был уже в самом разгаре. До полуночи оставалось десять часов.

– Ох уж эти жалобы! – простонал врач.– Несколько богомольцев упали в обморок. Сегодня утром было очень жарко. Но нам пришлось так и оставить большую часть. Водители отказались возвращаться сюда или в морг Сассун с полным грузом в дневном потоке машин.

– Благодарю вас,– сказал Санджай и пожал врачу руку.– Наши читатели будут рады узнать точку зрения больницы. Да, кстати, а сторож останется здесь с наступлением темноты.

Санджай кивком показал на дремавшего старика.

– Да-да,– торопливо ответил вспотевший интерн.– Что бы ни случилось. Эй!

Он закричал и нагнулся за камнем, чтобы бросить его в слюнявую собаку, тащившую что-то большое в кусты.

На территорию крематория Ашутош мы приехали в десять вечера. Санджай договорился насчет фургончика «премьер», который нищие использовали, чтобы развозить и собирать своих изувеченных подопечных. Тесный отсек сзади не имел окон, и из него очень дурно пахло.

Я не знал раньше, что Санджай умеет водить машину. После поездки без всяких правил, с неумолкающим клаксоном, мигающими фарами и перескакиваниями из ряда в ряд я продолжал в этом сомневаться.

Ворота на территорию крематория оказались запертыми, но мы пробрались туда через прилегавшую к ней прачечную зону. Вода уже не текла по открытым трубам, бетонные плиты и корыта были свободны, а работники из касты стиральщиков разошлись с наступлением темноты. Крематорий отделялся от прачечной каменной стеной, но в отличие от многих стен в городе на этой не было ни битого стекла, ни бритвенных лезвий, что позволило преодолеть ее без особого труда.

Очутившись по другую сторону, мы почувствовали некоторую неуверенность. Небо усеяли звезды, но луна еще не взошла. Было очень темно. Покрытые жестью павильоны крематория смотрелись серыми силуэтами на фоне ночного неба. Ближе к основным воротам виднелась еще одна тень: огромная высокая платформа со сводом, установленная на гигантских деревянных колесах.

– Колесница богов для Кали-Пуджа,– выдохнул Санджай.

Наружную раму закрыли жестяными заслонками, но мы оба знали, что внутри прячется нечто огромное, злое, четырехрукое. Подобная праздничная статуя редко считалась жагратой, но кто знал, какую мощь она могла приобретать ночью, в одиночестве, в обители смерти?

– Сюда,– прошептал Санджай и направился к самому большому павильону, ближайшему от кругового проезда.

Мы миновали поленницы дров – топливо для сожжения покойников из денежных семей – и кучки сушеных коровьих лепешек, предназначавшихся для более скромной кремации. Павильон без крыши для похоронного оркестра выглядел при свете звезд пустой серой пластиной. Мне показалось, что это плита из морга, поджидающая труп какого-то огромного божества. Я нервно оглянулся на закрытую колесницу богов.

– Здесь,– сказал Санджай.

Они лежали неровными рядами. Если бы светила луна, то тень от колесницы падала бы прямо на них. Я шагнул в их сторону и отвернулся.

– Ох,– произнес я.– Завтра я сожгу свою одежду. Можно себе представить, каково пришлось толпе при дневной жаре.

– Молись, чтобы завтра вообще наступило,– прошипел Санджай и стал перешагивать через разбросанные тела. Некоторые из них были прикрыты брезентом или одеялами Большинство лежали под открытым небом Глаза мои привыкли к слабому свету звезд, и я мог различать бледные отсветы и белое свечение костей, освободившихся от плоти. То здесь, то там над не имевшей четких очертаний кучей торчала скрюченная конечность. Я вспомнил руку, которая, казалось, схватила меня за ногу возле больницы, и содрогнулся.

– Быстрее! – Санджай выбрал тело во втором ряду и поволок его к задней стене.

– Подожди меня! – отчаянным шепотом окликнул я его, но он уже растворился в тени, и я остался один на один с темными препонами под ногами.

Я двинулся в середину третьего ряда, но тут же пожалел об этом. Невозможно было поставить ногу, чтобы не наступить на что-нибудь тошнотворное, размазывающееся от прикосновения. Подул легкий ветерок, и в нескольких футах от меня затрепетали обрывки какой-то одежды.

Вдруг в ближнем от смутно вырисовывавшейся колесницы ряду что-то зашевелилось и послышался какой-то звук. Я стоял навытяжку, сжав немощные кулаки. Это была птица – огромная, слишком тяжелая, чтобы летать, хлопающая черными крыльями. Она запрыгала по трупам и исчезла в темноте под убежищем богини. Грохочущие звуки незакрепленных жестяных заслонок отдались эхом. Я представил, как огромный идол пришел в движение и протянул четыре руки к деревянной раме, в которую был заключен, как он открывает слепые белесые глаза, чтобы осмотреть свои владения.

Вокруг моей лодыжки что-то сомкнулось.

Я издал вопль, отскочил в сторону, споткнулся и упал в сплетение холодных конечностей. Рукой я уперся в ногу трупа, уткнувшегося лицом в траву. Хватка на моей ноге не ослабевала. Более того, что-то тянуло меня назад.

Я с усилием поднялся на колени и изо всех сил дернул правую ногу. При этом у меня вырвался такой крик, что я ожидал появления сторожей от главных ворот. Я надеялся, что кто-нибудь прибежит. Но тщетно. Я позвал Санджая, однако ответа не последовало. В том месте, где кто-то сжимал мою лодыжку, ощущалось сильное жжение.

Я заставил себя не дергаться и все-таки встал. Хватка ослабла. Я опустился на колено и посмотрел, что меня держит.

Тело было накрыто гладким брезентом с множеством привязанных к нему нейлоновых веревок. В одну из свободных петель я и наступил, а со следующим шагом затянул ее. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы распутать веревку.

Я улыбнулся. Лишь бледная рука, белая, как личинка, при свете звезд, торчала из блестящего савана. Носком сандалии я запихнул руку обратно под покров. Отлично. Пускай Санджай возится с мертвой плотью, как какой-то там топильщик из неприкасаемых. Не дотрагиваясь до фигуры под саваном, я закатал ее получше в шелковистые складки, увязал свободными веревками, взвалил мягкую массу на плечо и пошел, быстро минуя темные павильоны. Когда я отошел подальше от колесницы, шум внутри ее прекратился.

Санджай ждал меня в тени стены.

– Торопись! – прошипел он.

Шел двенадцатый час. Мы находились в нескольких милях от храма капаликов. Общими усилиями мы перевалили трупы через стену.

Поездка от крематория к храму капаликов была кошмаром – нелепым кошмаром. Наш груз перекатывался сзади, пока Санджай выскакивал из потока машин и нырял обратно, заставлял съезжать с дороги запряженные буйволами повозки, вынуждал пешеходов отпрыгивать в кучи отбросов по обочинам – иначе они были бы раздавлены,– отчаянно мигал фарами, предупреждая ехавшие навстречу грузовики, что не собирается уступать им дорогу. Дважды мы тряслись по тротуарам, когда он забирал влево. Наш путь по Калькутте в ту ночь был отмечен потоком раздававшихся вслед ругательств.