Возможность посмотреть мир мне скоро предоставили, с поглаживанием спины, с настоятельным пожеланием приходить почаще и не обижаться на «злобного тупого дядьку, которого скоро погонят по балде суповой мешалкой, если он будет обижать таких замечательных полосатых котиков ».

Я согласился потерпеть этого «итальянского жеребца», а также выразил согласие приходить чаще – о чем сообщил протяжным стонущим мяуканьем – и отправился в ночь, чтобы добраться до своего дома и лечь в постель со своей дамой.

Да, комната в общежитии была моим домом, а молодая баронесса – моей… нет, не хозяйкой! Отвратительное слово: «Хозяин»! Только для животных и рабов, а я ни то ни другое! «Мы не рабы, рабы не мы!»

Подруга – вот как следует называть Амалию. Первая любовь, так сказать! Хм‑м… любовь! Да еще и первая! А к кому – вторая? К какой женщине? К колдунье, что ли?! М‑да‑а‑а…

Отрадно было думать, что теперь у меня есть «запасной» дом, в котором можно отсидеться, если что‑то не заладится в университете. Мало ли как оно сложится, а каждый порядочный кот и мужчина должен иметь свой дом, в котором можно укрыться от штормов бурного жизненного моря.

И в этом доме обязательно должна быть радушная, добрая, любящая хозяйка – иначе это не дом, а поганая крысиная нора!

И тут я снова затосковал – вспомнил маму, папу – хорошо было у них дома! Раньше бы я сказал – у нас дома , но когда мне купили квартиру и я зажил самостоятельной жизнью – все изменилось. Да, что‑то теряешь, а что‑то находишь… закон жизни. Вездесущий, старый как мир.

И буквально через сотню метров я обнаружил еще порцию отвратительных, гадких приключений в виде стаи бродячих собак, молча наблюдавших за моим приближением.

Собаки были видавшими виды тварями, тощими, жилистыми. Не собаки, а волки мегаполиса, каменных джунглей, и глаза их светились извечной ненавистью ко всем представителям кошачьего племени, одним своим существованием отравляющим жизнь порядочным псам.

Не каждый день предоставляется возможность выместить горечь своего убогого существования на том, кого по определению ненавидишь больше всего на свете! Кот – вот законная и сладостная мечта каждого крепко стоящего на ногах пса! И некрепко стоящего – тоже.

О, этот ненавистный запах врага! Эти стоячие уши, которые так хочется откусить! Этот полосатый хвост, за который проклятого демона можно схватить, раскрутить и метнуть в зубастые пасти своих славных собратьев!

Вперед! Каждому достанется по кусочку сладкой кошачьей плоти – если, конечно, поторопиться!

И они поторопились.

Стая рванула за мной так, с такой быстротой и яростью, что если бы я остался на месте, через пару секунд уже был бы разодран на множество маленьких кусочков окровавленного мяса.

Странно, дико и невозможно ощущать себя дичью! Я, человек, выросший в цивилизованном мире, и в дурном сне не мог представить, что когда‑то окажусь загнанной стаей зверей дичью!

Нет, так‑то я видел всякие фильмы, в которых злодеи, звери в человеческом обличье охотились на несчастных пленников. Один Рэмбо чего стоит! Но никогда не думал, что окажусь в подобной ситуации, – стая убийц, и я, такой беззащитный, такой насмерть перепуганный, такой…

В общем – я чуть не обделывался от страха, но бежал так, как не бегают даже олимпийские чемпионы! И еще умудрялся думать: «Интересно, а если на олимпийских бегунов натравить собак, – установят они новый рекорд или нет? !»

Сознание мое будто раздвоилось: половина мозга усиленно командовала выдающим максимум усилий телом, вторая думала о таких вот глупостях: о чемпионах, об ухажере колдуньи, об Амалии, о том, получится ли у злодея заморить ее смертельными заклинаниями. И все это происходило одновременно, тогда, когда я буквально пластался над землей, включив не то что высшую передачу – форсаж!

Боковым зрением я видел, что меня отжимают куда‑то в соседний переулок, перекрывая отход справа и слева. Я бежал в чем‑то вроде чаши, образованной несколькими тощими, злыми и очень шустрыми собаками. Они были похожи на земных борзых – длинноногие, узкомордые, с пастью, наполненной рядами острых как иглы белых зубов. Эти собаки были похожи на земных псов, но не совсем. Уши их были круглыми, а в пасти вместо одного ряда зубов явственно виднелись два – острых, белых и очень неприятных на вид! Такими зубами перекусить несчастного кота – плевое дело! И это печалило.

Нет, не так, не печалило, а… А‑А‑А‑А‑А‑А! А‑А‑А‑А‑А!

Когда в десяти метрах от меня оказалась глухая стена, я даже не удивился. Вся эта история должна была закончиться как‑то гадко – как началась, так и закончиться. Закон Мерфи: «Все, что началось плохо, закончится еще хуже».

Даже не надеясь, что смогу спастись, я с разгону взлетел на абсолютно гладкую стену. Вернее – на две трети стены.

Когти скрежетали, я дико завывал, будто стараясь испугать воем своих преследователей, но… ничего у меня со стеной не вышло. Нельзя впиться когтями в камень, как нельзя достать луну с небес. Даже если бы мои когти были стальными, они бессильно скользнули бы по гладким гранитным глыбам – эти каменюки можно разбить только взрывчаткой или толпой гастарбайтеров с пудовыми кувалдами, молотя по стене без продыху месяц напролет.

Я скользил и скользил вниз, прямо в оскаленные пасти повизгивающих от возбуждения четвероногих гадов, и в голове моей исчезли все мысли, кроме одной: «Жить! Я хочу жи‑ы‑ы‑ы‑ыть !»

Как тогда, когда падал с балкона своей квартиры.

И случилось чудо! Я еще не успел упасть на землю, когда собаки вдруг завыли, запрыгали на месте, заводили носами, пытаясь почуять мой запах, а я, ощетинившийся, изогнувшийся дугой, стоял перед ними и не понимал, что происходит. И только секунд через двадцать понял – они меня не видят! И даже не чуют! Я исчез!

Вот чему не хотел меня научить черный кот! Вот о чем не хотел мне рассказать этот четвероногий мерзавец! Я могу прятаться в подпространство, оставаясь невидимым для сторонних наблюдателей!

Я шел сквозь толпу несостоявшихся котоубийц, и они шли сквозь меня. Я был для них пустым местом, ничем, меня просто не было!

Надо было видеть их собачьи рожи, на которых написано: «Где?! Куда делся?! Где моя игрушка?!»

Нет, так‑то я люблю собак, но только тогда, когда они не пытаются откусить мне хвост. Или другие части тела, которыми я очень дорожу. То есть – все части тела!

Ни шерстинки врагу! Ни капельки крови! Но пасаран!

Окружающее виделось серым, будто это была не жизнь, а старый фильм на сером полотне кинотеатра времен Оно. Я видел все, но каким‑то нереальным: мелькание теней, серые стены домов, тусклый свет звезд. Мои лапы не ощущали неровностей уличной брусчатки – я вообще не чувствовал ни шероховатости, ни холода, ничего из того, что чувствует живое существо, находящееся в сознании и не под действием наркотиков.