– Дед, а ты купишь мне шубочку? – спросила Оксана, испуская томный вздох.

Девушка почти взвизгнула в конце, пискнула с тонким выкриком. Шоковая терапия. Тонкий психологический прием, не однажды испытанный на живых людях. А на дедушку всегда благотворно воздействовали слова с придыханием. Старый полковник немедленно раскошеливался на любую истребованную сумму, услышав выкрик. Все прошлые просьбы Оксаны были обряжены в страдальческие тона.

– А как же, внучка! – крикнул дед и тут же испуганно зажал рот морщинистой рукой. И горячо, и страстно зашептал, почти забормотал скороговоркой: – Обязательно куплю. Все тебе куплю. А для кого я стараюсь? Все для тебя делаю, внученька, ночей не сплю, не доедаю, не досыпаю, лишь бы моя Оксаночка была довольна.

И он ловко ущипнул Оксану за бедро. Девушка поморщилась. Больно. Теперь синяк останется. Надо терпеть. Иначе шубки не видать. Все девчонки щеголяют в обновках. Неужели Оксана хуже остальных? Ничуть не хуже. Даже лучше, выше, стройнее. Нет. Нельзя отставать от подружек. Никак нельзя. Надо держать фасон.

– А где тут дверь? – спросила Оксана, отстраняясь от родственных объятий. – Как выйти отсюда?

Девушка недоуменно осматривала голые стены, пол, потолок. Никакого намека на дверь. Только лаз в комнату.

– А нет тут двери, Оксаночка, – радостно ощерясь, сообщил дедушка. – Это укрытие от внутренних врагов. Бункер.

И Оксана растерянно опустилась на пол. Присела на корточки и горестно заплакала. Сумасшедший дедушка построил тайное укрепление в своей квартире. И не оставил выхода на свободу. В капкане находится восемь человек. Не считая крыс за стенами. И никто из них не знает, как долго продлится заточение для каждого.

– Не плачь, Оксаночка, я куплю тебе шубку, и сапожки куплю, и шляпку. Все куплю. Только не плачь. Успокойся. Мы обуем этих вахлаков. Они никаких денег не пожалеют, чтобы выбраться из засады.

Старик наклонился над Оксаной и погладил по пушистым волосам, но девушка раздраженно дернула головой, и дед растерялся, смущенно хихикнув, убрал руку, подержал ее на весу, будто не знал, куда девать, что делать с ней дальше, затем спрятал в карман серых брюк с красными галунами. Оксана громко зарыдала. Она вдруг вспомнила ласковые прикосновения надежных Левиных рук. Шубка вместе с золотой вешалкой размазалась в сознании. Свобода оказалась дороже денег. Оксана тряхнула головой и резким, не допускающим никаких возражений тоном заявила вслух, громко и безапелляционно: «Ты, дед, сумасшедший! Псих. Больной. Тебе лечиться надо. Если ты меня не выпустишь отсюда сейчас же, я закричу. Громко. Во весь голос. Пусть весь город услышит».

Полковник в отставке присмирел. Пономарев Леонид Витальевич испугался, он тихо устыдился. В первый раз в жизни старик растерялся. Он любил Оксану. Любил больше, чем родную дочь. Наряжал любимую девочку, как куклу. Леонид Витальевич не хотел причинять внучке страдания. Но ради шубки юная чаровница может немного и помучиться. Чуть-чуть. Чай, не смылится. Стыд прошел. Старый отставник подскочил к девушке и ловко зажал ей рот ухватистой рукой с потрескавшейся, туго натянутой, как чулок, изношенной кожей.

– Тихо, не ори, услышат, – засвистел торопливым шепотом Леонид Витальевич, – тогда наши денежки плакали. Ничего не получим. Ты же, Оксаночка, хочешь получить шубку на Новый год? Хочешь или не хочешь?

– Уже не хочу-у-у, – сдавленно прошелестела Оксана.

Девушка была готова пожертвовать всеми благами мира ради избавления из невольного плена. А свобода оценивалась в две тысячи долларов. Роковая цифра. Она какая-то мизерная была, самая минимальная, но достать эти деньги оказалось сложнее, чем просто жить. Зачем вообще придумали деньги? Кто их придумал? Маньяк какой-то, наверное.

– И зря, – убедительно и настойчиво сказал Леонид Витальевич, – очень зря. Надо верить в хорошее. И тогда оно наступит.

– Светлое будущее, что ли? – недоверчиво проворчала Оксана, брезгливо вытирая рот тыльной стороной ладони.

Родственные ласки не вызвали у внучки умиления. Оксане захотелось немедленно умыться. С хозяйственным мылом. Жесткой мочалкой.

– А-и-и, внучка, почему бы и нет, надо верить в светлое будущее, – жестко и властно заявил Пономарев, – ты у меня самая красивая, самая лучшая. Настоящая принцесса. Будешь форсить в дорогой шубке. Всем на загляденье.

– Ничего мне не надо, – заныла Оксана, – выпусти меня отсюда, дедушка. Не держи под замком.

– А как же я тебя выпущу? – искренне удивился Пономарев. – Ты здесь на равных со всеми. Все сидят. И ты сиди. Терпи.

– Не хочу я терпеть! – возмущенно крикнула Оксана. – Не хочу. Не хочу. Не хочу.

– А тебе деваться некуда, – загоготал довольный Леонид Витальевич, – нет отсюда никакого выхода. Ловушка. Настоящий капкан. Для капитана.

Оксана вздрогнула. Всем телом почувствовала, что в подвале зябко и сыро. Яркий свет слегка притух. Не такой уж он и яркий. Обычная лампочка Ильича. Едва светится. Головешкой тлеет на скрученном проводе с грязным патроном.

– Дед, ты что, специально все подстроил? Капитана Леву решил окучить? – спросила Оксана, она вздрогнула, вспомнив нежные и ласковые руки капитана.

– Ну, не совсем окучить, а проучить маленько надо, – хмыкнул отставной полковник, – зарвался капитанишко, нос задрал. Я его еще с постовых запомнил. Гаденыш.

Полковник нахмурил кучные брови, сдвинул их вместе, отчего глаза утонули в глубоких впадинах глазниц, череп оголился, обнажив мертвый оскал. Оксана затряслась от страха, обхватила плечи руками, пытаясь согреться. Но тепло не приходило. Тело казалось намертво выстуженным, как насквозь промороженная квартира.

– Да что он тебе сделал? – крикнула Оксана и посмотрела на потолок.

Откуда-то сверху доносились голоса, скрежет, топот. Где-то взвизгнула разудалая мелодия и испуганно затихла. Звуки смешивались, размазывались, стирались, превращаясь в непрерывную какофонию хаоса.

– Лева-то? – спросил Пономарев и тоже уставился в потолок.

Старик задумался. Помолчал. Затем сказал, неторопливо разделяя слова на слоги.

– Да ничего не сделал. Ничего. Но он гад ползучий. И я считаю, что таких гадов, как капитан Бронштейн, давить надо. Еще при рождении. Голыми руками акушерки. Таким людям нельзя жить на белом свете.

– Кому вредно? Леве, что ли? – допытывалась Оксана.

– Нам вредно, – терпеливо и покорно пояснил Пономарев. – Тебе, мне, всем нам вредно находиться рядом с такими типами. Капитан Бронштейн не имеет права на жизнь. Он не может существовать рядом с нами. Понимаешь, внучка?

– Не понимаю, дед, чем он тебе помешал, откуда такая ненависть? – сказала девушка и поправила прядь волос.

Полковник Пономарев и самому себе не смог бы объяснить причину глубинной ненависти к капитану. Но все эти годы он жил благодаря испепеляющему чувству, поселившемуся в его сердце давным-давно, еще в те годы, когда он прощался с любимой службой. Старый изъезженный полковник на всю оставшуюся жизнь запомнил румяного и круглолицего сержанта Бронштейна. Каравайную физиономию юного мента приятно дополняла округленная фамилия. Все вместе создавало образ симпатичного парня, услужливого и приятного во всех обстоятельствах. Полковник Пономарев жутко злился при виде жизнерадостного юноши. Ему хотелось проткнуть чем-нибудь острым слишком круглый образ. Леонид Витальевич был уверен, что внутри сержанта находится пустота. Полый шар без воздуха. Там ничего нет. Ни души, ни сердца. Одна голая видимость.