– Щас, погоди. – Ленка отвернулась, пошарила под подушкой, достала какую-то розовую тряпочку и помахала у Комаровой перед носом.

– Что это? – тупо спросила Комарова.

Ленка развернула тряпочку:

– Трусы!

– Что? Какие еще трусы? – удивилась Комарова (у Ленки таких отродясь не было).

– Светкины! – сообщила Ленка. – Ее тетка белье развешивала…

Комарова сама не поняла, как одна ее рука отняла у Ленки розовые трусы, а другая cхватила ее за ухо. Ленка собралась было заорать, но вовремя спохватилась, зажмурилась и издала только сдавленный стон. Комарова отпустила ее ухо и хлестнула по физиономии ворованными трусами.

– Совсем сдурела?!

– Да чё такое?

– Тебе мало от бати влетело?

– Ты сама говорила!

– Что я тебе говорила?

– Что у меня трусов приличных нет…

В печке сильно затрещало, и несколько искр вылетело через решетку и рассыпалось по полу. Ленка вздрогнула.

– Ну?..

– Да чё ей… она и не заметит.

Светка и правда, скорее всего, не заметит, а если заметит, решит, что тетка упустила их, когда полоскала белье. Комаровы так сами несколько раз упускали батины носки, правда, делали это специально, а мать потом заметила, что носков не хватает, и, как говорила бабка, дала им дрозда. Ну так то ведь – носки, и, если бы они потеряли всего одну пару, может, тоже никто бы ничего не заметил… Комарова поколебалась немного и сунула Ленке в руку смятые Светкины трусы.

– Ладно, завтра верну, – буркнула Ленка.

Комарова махнула рукой, слезла с ее кровати, выключила свет и улеглась, не накрываясь одеялом: в комнате было душно.

– Ка-ать… Так чего, не возвращать или как?..

– Иди ты…

Она закрыла глаза. Где-то вдалеке, может быть, на том берегу, перелаивались собаки – долго, с перерывами, как будто действительно о чем-то разговаривали. Комарова вздохнула и перевернулась на другой бок, лицом к стене. Ленка уже уснула и тихо посапывала – с нее всё как с гуся вода. Комарова представила, как она подкралась к Светкиной калитке, тихонько приоткрыла ее и стала следить за тетей Зиной, развешивавшей на веревках белье. Тетка у Светки была не очень старая, но какая-то больная, очень толстая и с трудом передвигала отекшие ноги. Ленка небось вся извертелась у калитки, пока дождалась, когда тетя Зина закинет на веревки последнюю пару носков, вытрет лоб тыльной стороной ладони, медленно наклонится за пустым тазом, вытряхнет из него натекшую с белья воду и побредет в дом. Комарова уснула, и Ленка продолжила ей сниться: она проскользнула в калитку, на четвереньках проползла между клумбами с пионами, которые Светкина тетка очень любила и высаживала в августе и в начале сентября, так что до поздней осени весь двор утопал в красных и розовых цветах. Добравшись до ближайшего столба, на котором были растянуты веревки, Ленка выпрямилась и, одной рукой держась за столб, высоко подпрыгнула и сорвала кружевные трусы. Веревки заходили ходуном, белье посыпалось с них, дверь распахнулась, и на крыльцо выскочила тетя Зина.

– Ты что же это делаешь?! – закричала она, и лицо ее стало красным, как пион.

Ленка прижала краденые трусы обеими руками к груди и бросилась наутек. Светкина тетка с неожиданной прытью спрыгнула с крыльца и вприпрыжку помчалась за ней прямо по клумбам. Ленка выскочила на улицу, а тетка все гналась за ней, что-то выкрикивая и требуя остановиться, но Ленка мотала головой и ни в какую не останавливалась. Они добежали до самой станции и побежали по путям в сторону города – Комарова видела, что Ленка выбивается из сил, и ей захотелось крикнуть сестре что-нибудь ободряющее, она закричала что-то, но Ленка как будто не слышала и начала спотыкаться о шпалы, а Светкина тетка ее догоняла и уже протянула руку, чтобы схватить за белесую прядь. Комаровой стало так страшно, что она во сне подскочила на кровати и проснулась. Было тихо, только в печке еще потрескивало, но огонь уже погас, и комната погрузилась в темноту.

– Ленка… – шепотом позвала Комарова.

Ленка не ответила.

– Спишь там? – прошептала Комарова. – Ну, спи…

Она легла на спину и прислушалась: в небе, где-то далеко за Оредежью, ворочался гром – гроза, видимо, собиралась пройти стороной; в доме раздавались тихие скрипы, как будто кто-то маленький и невидимый ходил в коридоре по половицам. Под обоями скреблось, бабка говорила, это жуки-точильщики, которые потихоньку точат дерево и превращают стены старых домов в труху. Иногда бабка ругала батю, что он не занимается домом и дом скоро рухнет, а батя отвечал, что он не виноват, он один в семье мужик, а от баб никакой помощи. Комарова крепко зажмурила глаза, потом открыла и увидела плывущие в темноте радужные точки и ниточки. Ленка застонала во сне. Комарова едва слышно прошептала: «Святой Николай Чудотворец, пожалуйста, я тебя очень прошу, защити Ленку, она не специально у Светки…» Тут Комарова запнулась, потому что неудобно было сказать Святому Николаю о том, что наделала Ленка. Она представила себе отца Сергия, который несколько раз учил ее правильно молиться, но Комаровой было не удержать в памяти произносимых Сергием слов: «всехвальный», «всечестивый», «звезда осиявающая» и прочего в этом роде. Когда она сказала об этом Сергию, он вздохнул и ответил, что Бог, конечно, внемлет всякой молитве, если она исходит из самой глубины души, и не так уж важно, какими именно словами к Нему обращаться. «Отче Николай, – снова начала Комарова, – ты, в общем, и так знаешь, что Ленка безголовая, вразуми ее, ну, или хотя бы сделай как-нибудь, чтобы никто не узнал, потому что тетя Зина даст ей звону, если про трусы узнает…» Ленка снова перевернулась во сне. Матрац на ее кровати был такой старый, что в нескольких местах из него торчали пружины; видимо, во сне Ленка на них натыкалась, но просыпаться ленилась. Мелкие завозились в соседней комнате, из-за стены раздалось хихиканье, потом прекратилось, и снова стали слышны только обычные поскрипывания и шорохи старого дома. «И за этими тоже присмотри, пожалуйста», – добавила Комарова, закрыла глаза и вскоре уснула спокойным сном.

4

Татьяна сидела у окна в кухне, потому что оттуда было лучше всего видно калитку и дорожку к дому, и вышивала бисером лицо Богородицы. Раньше ей никогда не приходило в голову вышивать бисером лицо: лица и руки писал муж, а она вышивала облачение, нимб и фон. Потом Сергий закреплял икону на еловой или сосновой доске и сам делал всякий раз новую резную раму. Иконы получались такими хорошими, что несколько приобрел для своего прихода один городской батюшка, до которого как-то дошли слухи о Татьянином мастерстве. Татьяна продела иголку на изнаночную сторону и внимательно посмотрела вышивку. Выходило красиво. Она вздохнула и поглядела в окно: погода была безветренная и тихая и на улице не колыхалась ни одна травинка. Дружок спал, выставив из будки лохматую морду; яблоня, росшая у забора, тянула увешанные крупными яблоками ветви к земле; за забором виднелись кусты сирени и спиреи, давным-давно отцветшие, но все еще в густой зеленой листве. Все было залито ровным и мягким светом вечернего солнца. Татьяна еще раз вздохнула, потом зевнула, перекрестила рот и пришила к полотну еще несколько бисеринок. Может быть, права Олеся Ивановна, надо им телевизор, вот только куда его?.. Сергий обещал вернуться еще ко вчерашнему вечеру, но, видимо, какое-то дело или разговор задержали его; Татьяна привыкла, что муж мог на день-два задержаться против обещанного, потому что не умел отказывать людям в просьбах или просто в беседе. Для священника это было хорошим качеством. Татьяна снова зевнула во весь рот. И зачем только она сказала Олесе Иванне, что здесь ей веселее, чем в Заполье?