Джозефина посмотрела на Миссис Лу.

– Да, Миссис, – сказала она. – Спасибо, Миссис.

Миссис Лу повернулась и пошла прочь, и они все смотрели ей вслед. Там, где тропа поворачивала к дому, Миссис Лу поскользнулась в весенней грязи и чуть не упала. Ни Уинтон, ни Лотти не поспешили ей на помощь, да и Миссис не оглянулась, не ожидая ничего такого, выровняла шаг и пошла дальше с испачканным подолом.

На следующее утро Лотти отправила Джозефину по тропинке к дому.

Суббота

Лина проснулась поздно и пошла завтракать. Оскар стоял у плиты в джинсах и заляпанной красками футболке с надписью CBGB. На конфорке, светящейся красным, стоял любимый предмет домашнего обихода Оскара – чугунная вафельница года эдак 1951-го, времен, когда бытовые приборы требовали бережного обращения. Оскару нравилось, что эта вещь потенциально опасна, он любил хвастаться широким ровным шрамом на левой ладони – однажды, много лет назад, он впопыхах схватился за раскаленную металлическую ручку. Это был единственный вклад Оскара в домашнюю стряпню: каждое субботнее утро, сколько Лина себя помнила, он делал вафли.

Лина на мгновение задержалась в дверях кухни. Пела Нина Симон, и Оскар, подпевая ей, поднимал миску и наливал в вафельницу жидкое тесто; их яркая, освещенная солнцем кухня была наполнена скворчаньем, паром и запахом расплавленного масла. Сцена была идиллической, и все же Лина чувствовала напряжение, какую-то нервозность, возможно, в плечах Оскара или в том, что он стоял у плиты, не поворачиваясь к ней лицом. А может быть, дело в ней, полусонной, со смутным чувством вины за вчерашнюю ночь – за остроту об открытке, за то, что не сказала отцу о Ставросе.

Громко зевая, Лина вошла в кухню.

– Доброе утро, Каролина, – сказал Оскар, наконец повернувшись к ней лицом, и быстро чмокнул ее в щеку. Лина взяла из буфета стакан для сока, из ящика – вилку и нож и села за стол. Оскар снова стоял спиной к ней, опустив голову. Песня закончилась, слышалось только слабое бульканье шелковистой струйки сиропа, переливаемого из бутылки в кувшин. Лина почесала лодыжку в ожидании вафель.

Отец повернулся к ней – да, действительно, он был каким-то нервным. Он прокашлялся, отвел взгляд, потом снова посмотрел на дочь.

– Каролина, те картины – ты хочешь поговорить? Ну, той ночью, когда я хотел рассказать тебе о Грейс. Я хочу рассказать тебе о Грейс. Можешь спрашивать о чем угодно. Беспокоиться нечего, честное слово.

Лина тут же увидела картины так ясно, будто Оскар повесил их здесь, на кухне, над раковиной, и она только сейчас их заметила: «Хватит», женщина, тонущая в синеве, коленная чашечка, голова. Вместе с картинами появилось то же неудобное, колющее чувство, которое охватило ее в ту ночь. Тогда Лина не поняла, что это, но теперь знала: страх. Она редко признавала, что боится чего бы то ни было: пауков, темноты или смерти, но теперь пришлось с этим смириться: да, она боится того, что может сказать ей отец. Тихий смех? Мелодия? А что, если это все неправда?

Лина перевела взгляд на клетчатый, как шахматная доска, линолеум, потом на стол с гнутыми деревянными ножками, изуродованный возрастом и следами от погашенных сигарет, оставшимися после давних вечеринок Оскара. Сколько раз Лина сидела за этим столом? Сколько суббот ела приготовленные Оскаром вафли, а потом они шли в кино и в Проспект-парк, или Лина отправлялась на пробежку, а Оскар – в бассейн? Лина прожила так много дней, ничего не зная о Грейс. Лина никогда не нуждалась в правде. Вон сколько всего она достигла, и теперь ее ждет вершина новой лестницы, еше более высокой и лучшей, чем любая другая. «Клифтон и Харп», положение партнера, которое ей светит, и с каждым годом все ближе будет награда: семизначная зарплата, угловой офис, солидная, успешная жизнь, которую никто не сможет у нее отобрать.

Подняв голову, Лина встретила взгляд Оскара.

– Хочу вафель, – сказала она. – Две, нет, три, если наберется.

Оскар с сомнением посмотрел на нее, снял с блюда фольгу и выложил три вафли на чистую тарелку. Наклонившись над столом, он положил руку на плечо дочери и поставил перед ней завтрак.

– А у меня новое дело, – сказала Лина, сбросив с плеча его руку. – Компенсация за рабство. Коллективный иск.

Оскар на секунду застыл; оба, казалось, колебались, не зная, что делать дальше. В их жизни не было места для Грейс, для ее образа, для ее имени. Лина посмотрела на Оскара: губы сжаты, щеки слегка раскраснелись от жара, – и поняла, что он тоже не знает, с чего начать: они ждали слишком долго.

– Шутишь? – наконец сказал Оскар и улыбнулся, волнение отпустило его, и Лина поняла, что он, как и она, испытывает облегчение. – Добрый старый «Клифтон и Харп» собирается взыскать компенсацию за рабство?

– Нашелся крупный клиент, который финансирует дело.

– Уж конечно, нашелся. Каролина, душа моя, никогда не пойму, почему ты решила посвятить жизнь куче корпоративных придурков-толстосумов.

– А не твоим безработным придуркам-художникам? – Лина улыбнулась: это обвинение она уже слышала много раз. Оскар был многолетним подписчиком журнала «Мамаша Джонс» и гордился этим. Он часто говорил, что, отойдя от дел, уедет в Швецию.

– Очко в твою пользу. Среди моих друзей вправду полно придурков, но они, по крайней мере, симпатичные и бедные придурки. – Оскар поставил на стол сироп. – Так я хотел спросить, что дает «Клифтону» иск о компенсации?

– Как что? Деньги, конечно. Целую кучу, если выиграем или добьемся досудебного урегулирования. Но это не только из-за денег. – Она рассказала о деле Оскару в выражениях, которыми пользовался Дрессер. Истина. Справедливость. Компенсация идет в фонд стипендий, образования, мемориалов, социального строительства. На то, чтобы назвать имена, прояснить прошлое. Почтить память тех, кто умер в рабстве. Отдать им должное. И первое, что должна сделать Лина, – найти ведущего истца. Это должен быть человек (фотогеничный), чьи предки были рабами, и нанесенный ему ущерб должен представлять ущерб, нанесенный всей группе.

Лина закончила. К ее удивлению, Оскар слушал без комментариев и критики.

Наконец он сказал:

– Знаешь, с начала твоей работы в «Клифтоне» я еще не слышал столько ни об одном из твоих дел. Я воздерживаюсь от суждений. Приятно видеть такой энтузиазм.

Лина улыбнулась, жуя вафлю. Оскар сел за стол и занялся собственной тарелкой с вафлями, стоявшей в куче раздерганных страниц «Нью-Йорк таймс».

– Каролина, посмотри-ка, – сказал Оскар с внезапным интересом. Он передал ей страницу с разделом «Искусство», указывая на заголовок: «Лу Энн Белл. Гений или подделка?» – Это напомнило мне кое о чем. Погоди. – Оскар вскочил. Слыша, как его тапки шаркают по коридору в гостиную, Лина пролистала статью: шедевры, Лу Энн Белл, служанка, ошибка, мошенничество. Оскар вернулся с толстым белым конвертом.

– Вот. Тебе может быть интересно.

Лина отложила газету и отогнула клапан конверта. Внутри было приглашение на плотной кремовой бумаге с красным тиснением: галерея Калхоун. Лина знала эту галерею, фасад магазина в Челси с красной лаковой вывеской и владелицу, Мари Калхоун, давнюю приятельницу Оскара. Приглашение гласило: