А с безналом как быть? С этим вообще мрак. Безналичный денежный оборот в СССР – это виртуальная реальность, настоящих рублей там нет, сплошные расчетные единицы. И что делать?

Как нам умудриться и социализм сохранить, и народное хозяйство не развалить, по примеру «святых 90-х»?[25]

Я усмехнулся. Нам… Пока что ты один, Миха, и до великих перемен, как до Луны пешком. А это как сказать!

Я еще только готовлюсь, а ведь уже кое-что поменялось в этом прекрасном, страшном, милом, безумном мире. Ведь если бы я не подоспел вовремя, Марину убили бы, она просто истекла бы кровью. Или спасение человека не считается достижением в глобальных масштабах? Губы мои будто сами улыбнулись – без «Роситы» стало бы тусклее жить.

Я не влюбился, нет, но привязался – это точно.

Тот же день, ближе к вечеру.

Одесса, улица Буденного

– Докладываю, – отрапортовал я, убирая сумку с подарками. – На бугаёвском фронте без перемен… – выложив всю инфу от Боцмана, я дождался лишь того, что Марина кивнула, принимая ее к сведению.

Настроение у меня почему-то упало. Меня унижала вся эта секретность, если честно. Умом я понимал, что так надо, но все равно, обидно было.

И я отыгрался на своем образе – отодрал дурацкие усики, снял нашлепку и парик. Разоблачил фокус-покус, словно подавая пример открытости. Ф-фу… Голове сразу легче стало, а то ходил как в шапке.

Девушка удивленно следила за моим преображением. Поморгав длинными ресницами, словно тень нагоняя на глаза, «скво» сладко улыбнулась.

– А ты, оказывается, хорошенький!

Я побурел, а уши стали горячими.

– Ладно, – буркнул, негодуя на организм. – Есть будешь?

– А сполоснуться можно?

– Сейчас…

Я помог Марине приподняться, и она осторожно села, опираясь обеими руками в постель.

– Голова кружится… – пробормотала девушка.

– Еще бы ей не кружиться… В тебе крови осталось – в котенке больше, – я протянул Марине руки. – Держись за меня.

С горем пополам мы добрались до ванной.

– Не упадешь?

– А я за полотеничник ухвачусь!

Дверь ванной закрылась, отсекая шорох снимаемой одежды. Звякнул кольчатый шланг, зашипели, ударили в ванну струи…

Я представил себе Марину под душем и уныло вздохнул.

«Печален ты, отроческий удел!» Кто сочинил? Я. Только что.

– Миша! – крикнула Марина.

– А? – громко откликнулся я. Пульс мой участился.

– Там, в шкафу, халат должен быть!

– Сейчас принесу…

– И трусики!

– Ладно…

Махровый халат и легкое галантерейное изделие я сложил на стуле у входа в ванную, чтобы не смущать девушку. Печален ты, отроческий удел…

Марина плескалась недолго. После короткой возни я услышал ее голос:

– Миша!

– Иду.

Девушка стояла в дверях, закутанная в халатик, и слабо улыбалась. Губы она чуть подкрасила.

– Едва не грохнулась, представляешь?

– Чучелко ты мое, – вырвалось у меня. – Держись!

Марина обхватила меня за шею, я приобнял ее за талию, и мы медленно, с ойканьем и цепляньем за стену, добрались до спальни.

– Спасибо тебе огромное, – простонала «скво», укладываясь. – Ох, хорошо-то как…

А я, приседая с краешку, подумал, что впечатление взрослой создается в моем сознании под влиянием мозга реципиента. Ведь Марине от силы двадцать три или двадцать пять. Молоденькая она еще, хоть и старлей.

Но для отрока разница в семь или девять лет просто громадна. Даже студентки кажутся ему взрослыми тетями, а уж двадцать пять… Возраст старушки на пенсии.

Ничего, эта психологическая дисторсия пройдет. Я тут недавно, но уже замечаю за собой «коррекцию зрения» – смотрю на ровесниц с позиций среднего возраста, и меня это радует – мозг вырабатывает иммунитет от тех слабых концентраций женского начала, которые присутствуют, скажем, в девятиклассницах. Правда, в моем классе учились и такие молодые особы, которые в свои шестнадцать годиков имели вполне модельную внешность, а женственность в них была весьма «сгущена»…

Перебивая мои мысли, Марина осторожно придвинулась поближе и положила мне голову на колени.

– Ой, – девушка тут же спохватилась, – она же у меня мокрая!

– Да лежи ты, – улыбнулся я и погладил влажные Маринкины волосы.

«Скво» вздохнула только и пробормотала:

– У тебя такие нежные руки…

Я наметил печальную улыбку.

– Удивительное ощущение… – медленно проговорила девушка. – Полнейший покой… Я будто вырвалась из вечного круговорота дел, событий, долга… Конечно, было погано. Больно, да еще и грязно, противно… – она задумалась, поглядывая на меня снизу. – Вроде и не взрослый… но и не мальчик. И у меня нет ответа, кто же ты…

– Миша Гарин, – улыбнулся я, изображая сдержанность, – ученик девятого класса школы номер двенадцать города Первомайска. Но это только для тебя! Ладно?

– Ладно…

– Я не хочу, чтобы в твоей конторе знали, кто я и где я. Время пока не пришло. А если у твоего начальства вдруг вспыхнет интерес к моей персоне, скажешь, что меня учил филиппинский «хилер». Правда, он оказался вьетнамцем, прибывшим к нам с делегацией. Сойдет такая легенда?

Марина кивнула, улыбаясь, и осторожно прилегла на здоровый бок, изящно изогнув бедро. Я огромным усилием воли успокоил сердце и даже, наверное, вегетативку – щеки мои не вспыхнули предательским румянцем.

– Ты побледнел, – сказала «скво».

– Это я так сдерживаюсь, – криво усмехнулся я. – Перестарался.

А Марина в ответ на мои слова вдруг опустила ресницы и смущенно улыбнулась, будто застеснявшись своих красот. Ее глаза заскользили мимо меня, она словно искала другую тему для разговора и нашла.

– Ты немного обиделся, когда я тебе не рассказала об операции на толчке, – начала она с воодушевлением.

– Немного, – согласился я. Мне стало приятно, что моя персона вызвала у «скво» некое чувство.

– Я нарушу приказ, если разглашу подробности, – тихо, не поднимая вздрагивавших ресниц, проговорила Марина, – но ты ведь никому не скажешь об этом?

– Ни слова, – твердо сказал я. – Это не было операцией по борьбе с фарцой?

– Нет. – Помолчав секундочку, «скво» задала вопрос: – Знаешь, что такое Моссад?