Первая волна арестов, инициированная Ежовым, совпала с публичными судебными процессами 1937 года и привела к постепенной ликвидации старого дипломатического корпуса. Бывший полпред в Лондоне и бывший замнаркома иностранных дел Сокольников предстал перед судом на процессе Пятакова и Радека и был приговорен к десяти годам тюрьмы. Еще один замнаркома иностранных дел, Крестинский, проработавший долгие годы полпредом СССР в Берлине, был приговорен к расстрелу на процессе по делу Бухарина в марте 1938 года. Дальше последовали аресты на уровне полпредов: Карахана, Розенберга, Антонова-Овсеенко, Подольского и Бродовского. Лишь Раскольникову удалось скрыться за границей.

На партийном собрании, состоявшемся в Народном комиссариате иностранных дел в июле 1939 года, Молотов открыто и громогласно критиковал своего предшественника: «В вопросе о подборе и воспитании кадров не был вполне большевистским, так как товарищ Литвинов держался за ряд чуждых и враждебных партии и советскому государству людей и проявил непартийное отношение к новым людям, перешедшим в НКИД».

Под «чуждыми и враждебными партии и Советскому государству» людьми подразумевались дипломаты времен Чичерина и Литвинова. Прежде всего – старые революционеры, имевшие иногда связи с противниками Сталина. Их политическая жизнь начиналась часто вне большевистской партии, и они успевали завести большое количество знакомств за границей в годы ссылки и в силу своей дипломатической деятельности. Некоторые из них все же избежали репрессий: Коллонтай, услугами которой правительство воспользовалось потом на мирных переговорах в Финляндии, Майский, оставшийся на своем посту в Лондоне, Трояновский и Штейн, хотя и отозванные со своих постов в Японии и Италии, но оставшиеся «в резерве».

После дела Тухачевского в аппарате НКИД произошла практически полная смена состава. Молотов вспоминал о послевоенных дипломатах как о простых исполнителях, а Коллонтай видела в новых служащих Наркоминдела причину дипломатических неудач СССР в 1946–1947 годах. Неспособны они были понять психологию лидеров других стран. Во многом эти изменения объясняют особенности советской внешней политики послевоенного времени. Но это уже другая история.

Пока же вернемся к Тухачевскому, он ведь у нас главное действующее лицо. В сухом остатке маршал и его окружение достаточно долгое время выражали открытое недовольство наркомом обороны Ворошиловым. По любому вопросу они имели альтернативную точку зрения, не забывая указывать, что считают Климента Ефремовича некомпетентным. В принципе, с этим отчасти можно согласиться. Кадровые военные действительно имели лучшую профессиональную подготовку. Но при этом с завидным постоянством высказывали настолько авантюрные предложения, что даже некомпетентный Ворошилов сознавал их абсурдность.

Сталин внимательно следил за этим процессом. Он прекрасно понимал причину всех этих прозрачных намеков и ехидных улыбок, этого демонстративного отказа от соблюдения субординации. Тухачевский же сотоварищи уверовали в свою исключительность и неуязвимость. Они понимали, что арест маршала без веских доказательств невозможен. Прекрасно сознавал это и Сталин. Однако в начале 1937 года его терпение иссякло. Ежов получил санкцию на задержание Тухачевского. Он, кстати, в тот момент уже не был первым заместителем народного комиссара обороны.

Красные командиры быстро поняли, что проиграли не сражение, а войну целиком. В первый же день после ареста большинство из них стали давать подробнейшие показания о своей деятельности, причем не только своей. В этой связи мне особенно нравится аргумент защитников Тухачевского, что на первых допросах он своей вины категорически не признавал. Дело в том, что на тех самых первых допросах протоколы иной раз не велись в принципе. Поэтому утверждать, что принципиальный маршал стоически отбивался от гнусного навета, невероятно глупо.

Но это только прелюдия к главному: Тухачевского жестоко пытали, и он, не выдержав, оговорил себя и всех соратников. С этим не поспоришь. Действительно, пытки были разрешены. На сей счет существует шифротелеграмма Сталина секретарям обкомов, крайкомов и руководству НКВД о применении мер физического воздействия в отношении «врагов народа». Это достаточно большой по объему документ. Приведу лишь главное из него: «Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманной в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Однако этот документ относится к 1939 году, а не к 1937-му. Понятно, что применять подобные меры могли и во время расследования дела Тухачевского. Только вот подтверждающих данных пока не найдено. Еще во времена Хрущева опросили всех выживших участников тех событий. Результат вышел неутешительный. Максимум, чего удалось достичь, – следствие давило на красных командиров. Но в этом не было чего-либо экстраординарного. Следователь всегда давит, не видя разницы, кто перед ним – маршал или сантехник. Профессия у него такая. Это только в кино все иначе выглядит.

Подождите, скажет мне иной читатель, ведь общеизвестно, что Якир вышел из кабинета следователя без петлиц на форме и с разорванным воротом гимнастерки. Значит, наверняка били командарма 1 ранга, трижды награжденного орденом Красного Знамени. И он, не выдержав методов заплечных дел мастеров, оговорил себя. С этим я согласен. Прошу только объяснить, как это утверждение соотносится с его письмом Сталину и Ворошилову: «Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства. Теперь я честен каждым своим словом, а умру со словами любви к Вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». В каком случае Якир говорил неправду: когда он давал чистосердечные показания о своей деятельности или когда писал руководителям страны? Или в обоих?

И. Э. Якир, один из главных фигурантов «дела Тухачевского».

Многие вообще не очень себе представляют, как проходило следствие по этому делу. Это вовсе не обмен короткими репликами на манер «Участвовали? Да!». Например, Тухачевский дал обстоятельнейшие показания по военному строительству в СССР с указанием тех ошибок, которые он допускал сознательно. Никакой следователь НКВД не мог в принципе знать того, что было известно бывшему первому заместителю народного комиссара обороны. Некоторые сведения вообще относились к разряду совершенно секретной информации.

Точно так же поступил и бывший командир червонного казачества комкор Примаков. Вот что он, в частности, показал на следствии: «Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Я назвал следствию больше 70 человек – заговорщиков, которых я завербовал сам или знал по ходу заговора. Состав заговора из людей, у которых нет глубоких корней в нашей Советской стране, потому что у каждого из них есть своя вторая родина. У каждого персонально есть семьи за границей. У Якира родня в Бессарабии, у Путны и Уборевича – в Литве, Эйдеман связан с Прибалтикой».