– Спасибо вам! – с жаром откликнулся Спиридонов.

– Не за что, – рассеянно ответил Ощепков и по-доброму усмехнулся: – Фудзиюки успел к себе многих расположить, так что этим не только я занимался. Да и не ел он почти. Сколько принесу, столько и обратно уносить приходилось. Но самое интересное, что ему со временем стало получше, иногда он садился и писал что-то в дневник. А однажды вечером, после вечерних занятий, я зашел к нему справиться, не нужно ли чего, и застал у него Сэнуму. Точнее, не так. Я лишь подходил к его келье, как услышал голос Сэнумы:

– Вы понимаете, что такое отправить русского в Кодокан?

– Понимаю, – спокойно отвечал Фудзиюки, – но думаю, что эти ребята справятся.

– Справятся с чем? – не уступал Сэнума. – Конечно, если вы говорите о дзюудзюцу, тут вам виднее, но есть еще кое-что: в Японии к русским сейчас относятся очень плохо, а в Кодокане подавно.

– Вы мне это рассказываете? – невозмутимо возразил Фудзиюки. – Отец Иоанн, я с этим не просто столкнулся, сами знаете. В том-то и дело. Дзюудо – это прежде всего преодоление. Борьба. И не с противником на татами, главный враг дзюудоку – он сам. Его лень, его себялюбие, все то, что вы, христиане, зовете страстями. Меня удивило, что наши идеологии столь близки, в вашем восточном христианстве я нашел все то, чем живет дзюудо.

– Фудзиюки-сама, все это прекрасно, но не много ли мы требуем от простых детей? – возразил ему Сэнума. – Само по себе обучение у Дзигоро тяжелое, а с учетом предвзятости учителя оно станет и вовсе невыносимым. Ребят могут даже убить, бывали такие случаи…

– Бывали, Сэнума-сан, – согласился Фудзиюки. – Но вы не знаете Кано Дзигоро так, как знаю его я. Он благородный и по-своему достойный человек. Убить для него не означает победить, более того – это, скорее, означает расписаться в бессилии. Он хочет вышвырнуть, выдавить, растоптать и унизить того, кто ему не по душе, но не убить. Мальчики это вынесут, Васа – без сомнения. А к тому моменту, когда старый лис поймет, что перед ним – медведь, способный сломать ему хребет, Васа уже будет для него неуязвим.

– Но для чего?! – недоумевал Сэнума.

– Для него самого, – спокойно пояснил Фудзиюки. – Если сейчас не дать ему возможности, он проживет несчастным всю жизнь. Поймите, Сэнума-сан, нет человека более несчастного, как тот, кто мог осуществить мечту, но не сумел.

– А у вас есть мечта? – спросил Сэнума. Вернее, он спросил немного по-другому, но я не знаю, как поточнее передать его вопрос. «Может, это потому, что вы тоже о чем-то мечтаете?» – вот приблизительно так.

И Фудзиюки согласился:

– Да. Я мечтаю, чтобы высший дан дзюудо получил рюси.

– Но почему? – Сэнума был сильно обескуражен.

– Во-первых, это нужно Японии не меньше, чем России. Это нужно дзюудо – чем раньше мы поймем, что можем проиграть на своем поле, тем лучше. Если этого не случится – увидите, и десяти лет не пройдет, как дзюудоку других стран, западных стран, загонят нас в угол. А еще у меня есть своя причина, личная, но о ней я вам, простите, не скажу…

Ощепков замолчал, отхлебнул чаю и задумчиво посмотрел на Спиридонова.

– Я тогда, конечно, не понял, что это была за причина, но был заинтригован, – продолжил он через секунду. – И вот прошла пара десятков лет, и я узнал ответ. Он говорил о вас, Виктор Афанасьевич!

– Обо мне? – Спиридонов беспокойно вытащил из пачки последнюю папиросу. Благо у него была еще одна, непочатая. – Почему же вы так решили?

– Потому что это все объясняет! – веско ответил Ощепков. – Посудите сами. Ваш учитель хотел, чтобы вы получили высший дан в Кодокане. Возможно, он хотел вас найти, но не смог. Чувствуя, что его время уходит, он решил отправить к Дзигоро Кано меня. Для нас, европейцев, логика не совсем понятная, но только не для японцев. В его понимании я был представителем вашего, Виктор Афанасьевич, клана…

Сказав это, Ощепков опустошил кружку до дна. Спиридонов молча курил, запивая дым остывшим чаем, и думал о странной связи судеб. О пленном японце, который открыл для сироты с Сахалина двери Кодокана, и о пленном русском, который стал для японского дзюудоку-сэнсэй так дорог, что тот мечтал увидеть его в высшем дане дзюудо. Ощепков ему не мешал переваривать то, что он услышал.

– Василий Сергеевич, – наконец раздумчиво проговорил Спиридонов. – Мне все-таки кажется, вы преувеличиваете. У Фудзиюки был наметанный глаз. Он просто разглядел ваш безусловный талант, а поскольку сам не мог обучать вас, то скрепя сердце решил отрядить в Кодокан. Все закономерно, так что…

– Виктор Афанасьевич, спасибо, конечно, за ваше великодушие, но нам нет нужды спорить об этом сейчас, – перебил его Ощепков с улыбкой. – У меня есть идея получше!

– Что за идея? – Спиридонов отер ладонью лицо, словно стирая с него воспоминания о днях, проведенных в японском госпитале с Фудзиюки, и пошевелился на стуле.

– Я знаю одного человека, – сообщил Ощепков. – Фудзиюки оставил ему дневник. Свой дневник. Я отпишу ему, и он передаст его мне. Вот из дневника вы все и узнаете. Уверен – у вас есть право его прочитать.

Он встал из-за стола, показывая этим, что им пора закругляться.

– Вы чай допили? Предлагаю закончить бдение, а по дороге я расскажу вам все остальное, идет?

Услыхав про дневник, Спиридонов внутренне встрепенулся. Вправе ли он читать эти записи? Они могут быть очень личными. Да и, собственно, сможет ли он прочитать текст, написанный по-японски? Не больно-то он в этом силен…

Словно угадав его мысли, Ощепков сказал:

– Дневник я видел, даже в руках держал. Фудзиюки вел его на каком-то невразумительном языке. Я не знаю такого. Похож на испанский… или там португальский… но больше, если честно, на тарабарщину! Возможно, вы сможете разобраться, что это за язык такой…

– Фудзиюки прекрасно говорил на французском… Не французский ли? – предположил Спиридонов.

– Это не французский, определенно, – ответил Ощепков, прибирая на столе после их нехитрого застолья. – Кстати, там, на обложке, и надпись имеется: «Я надеюсь, что мой дневник попадет к тому, кто помнит этот язык. К сожалению, здесь нет ни пословиц, ни поговорок»… э, а вы ведь, кажется, поняли…

Спиридонов действительно понял. Он был поражен. Так, значит, Фудзиюки и впрямь хотел, чтобы он прочитал его записи! А еще это означало, что есть причина, почему он не хотел, чтобы дневник достался кому-то еще.

– Дневник в Японии? – быстро спросил он. Ощепков кивнул. – И вы в самом деле можете добыть его мне?

– Постараюсь, – пообещал Ощепков.

– Вы меня очень обяжете… – Спиридонов в два глотка допил чай и встал. – И довольно об этом пока. Идемте, а по дороге расскажете мне про Кодокан.

– Само собой, – кивнул Ощепков и, прихватив в карман два кубика рафинаду, заговорщически подмигнул Спиридонову.

– По понятным причинам, к Фудзиюки в тот вечер я не пошел, – продолжил рассказ Ощепков, когда они со Спиридоновым вышли за дверь. – Ни на следующий день, ни позже Фудзиюки со мной на эту тему не заговаривал. Казалось, он шел на поправку и вскоре начал приходить на наши занятия, которые на время его болезни стал вести один из его учеников, Окамото Ёсиро. Окамото служил сугэдейским полицейским… Сугэдей – это район Токио, холм, на котором стояла миссия. Он был хорошим бойцом, Окамото Ёсиро… но как наставник оставлял желать лучшего.