В одном я был уверен – работа, упомянутая Вараком с таким благоговением, явно относилась к языческому периоду истории этой провинции. Исторически сложилось так, что провинция прошла через три религиозные эпохи. Нынешней дуалистической вере всего несколько десятилетий, и она возникла как ересь в утробе монотеистической эрейской религии, воранизма. В течение сотен лет Эрея и Каэлларх имели общую религию, учение которой звучит примерно так же, как и любая другая монотеистическая вера – существует некая единая абсолютная сущность, создавшая всё вокруг (Зодчий) и защищающая свое творение от замыслов Разрушителя, абсолютно деструктивной силы. У сопротивления была общая с оккупантами вера, и для бунтовщиков это была большая проблема, так как они всячески подчеркивали и усиливали различия между захватчиками и местным населением. Тот факт, что название религии, воранизм, произошло от столицы Эреи, Ворейна, не способствовало духовному укреплению любителей независимости. Один находчивый священнослужитель, Инор Дур, придумал новый извод воранизма, и благодаря антиэрейской пропаганде ересь мгновенно овладела провинцией. Дуранистическая вера сводилась к тому, что Зодчий и Разрушитель – это две стороны одной медали, два аспекта одного и того же бытия. Конечно, вопросы теологии никого в Каэллархе не интересовали. Дуранизм аборигены выбирали не потому, что он, на их взгляд, лучше объяснял сущность мира или отвечал на мучившие их метафизические вопросы. Они выбрали дуранизм потому, что так отличались от эрейцев и могли их еще больше ненавидеть. С этого момента трения между Эреей и Каэллархом стали носить и религиозный характер, а каждый местный житель, задержанный патрулем оккупантов за публичное мочеиспускание, вопил во всю глотку, что подвергается преследованиям за свои религиозные взгляды.

Всё это – современная история. Однако из древности до нас дошли свидетельства о темных временах беспощадного, жестокого язычества, царившего в Каэллархе на протяжении тысячелетий, прежде чем здесь появился столь же жестокий, хотя и более организованный в своей беспощадности монотеизм. Языческие времена – это не только эпоха многобожия, человеческих жертвоприношений и танцев нагишом вокруг костра, но и период мощной магии, которой боги охотно одаривали своих последователей. Сейчас магия в Эрее находится в руках некромантов, закрытой, элитной касты, и все они состоят на королевской службе. В Каэллархе же долгие годы магии и вовсе не было, именно поэтому, среди прочего, провинция не может сбросить иго Эреи. Поэтому нет ничего удивительного в том, что кто-то из лагеря повстанцев, услышав рассказы о могущественной магии, которой владели его предки в языческие времена, захотел оживить ее.

Но вера в легенды о былой славе – это скорее проявление отчаяния, нежели солидный план сражения. Тем не менее Варак, кажется, был уверен, что «О появлении монстра» – это ключ к открытию тайн утраченной мощи, и, скорее всего, Круг разделял его убеждения. А поскольку про Круг мы знали только то, что он существует и строит заговор против эрейской власти, то любой след был для нас хорош. Лично я считал идею использовать силу мертвой религии для борьбы с захватчиком совершенно нереалистичной. Я мог представить только два сценария, которыми эта история могла бы закончиться. Сценарий первый: могущество языческих богов оказывается такой же выдумкой, как и величие монотеистического бога, и эрейские войска давят остатки сопротивления своими тяжелыми сапожищами. Сценарий второй: отчаянные бунтари пробуждают и выпускают в мир какую-то древнюю силу, которую не могут контролировать, а их жизнь превращается в такой кошмар, что они вспоминают оккупацию, как золотой век.

* * *

Следующие дни были для меня очень плодотворными, хотя лично я не покидал стены монастыря и особняка Мальдолини. Каждый по-своему справлялся со смесью скуки и тревоги, сопровождавшей нас неотлучно и ставшей неотъемлемой частью службы в Каэллархе. Герард целыми днями сидел, запершись в башне, и размышлял над гипотетическими сценариями открытого бунта по всей провинции. Ника увлеченно выстраивала сеть информаторов и повсюду находила заговоры и угрозы. И я сам нуждался в каком-то занятии, которое могло бы спасти меня от повседневной рутины: проверки постов, назначения патрулей и оформления пропусков. Для всего этого у меня были сержанты, которые только потому и получили свое звание, что на них можно было возложить определенные задачи и не беспокоиться, не облажаются ли они часом. Следуя этой логике, я приказал Зеленому получить сведения о древнем тексте. Впервые в истории своей службы в полку сержант получил возможность доказать полезность своего академического образования. Для Чи же нашлось более достойное поручение – сжечь дотла бордель «Под бутоном розы». Я заранее согласовал этот вопрос с Никой, которую не нужно было специально убеждать. Конечно, я привел аргумент, что поджог борделя позволит нам получить ценную информацию от Араи, но у меня сложилось впечатление, что капитан согласилась бы на это, даже если бы мы ничего не получили взамен. С ее точки зрения такой пожар просто сократил бы количество мест, где наши люди непродуктивно тратят время. Однажды ночью Чи взяла несколько доверенных людей, убедилась, что никто из наших не сидит в «Бутоне», и подпалила его, используя горючее зелье, приготовленное Йорланом. Всю ночь моросил дождь, но к утру от здания все равно осталось только пепелище.

Между тем патрули ежедневно приносили все больше сообщений о жестких стычках, в которых эрейцы обвиняли провокаторов из Городской стражи. Если случайное столкновение со стражей, оставшееся на счету Оуанги, еще можно было квалифицировать как несчастный случай на работе, то дальнейшие события свидетельствовали уже о массовом проявлении враждебности. На следующий день после неудачной операции прокатился слух о драке одного эрейского солдата с группой стражников, закончившейся смертью двух из них. Вышеупомянутый солдат был сержантом кавалерии по имени Джанфранко Лаццала, хотя в некоторых кругах его называли Олухом.

Затем до нас стали доходить все новые и новые истории о столкновениях между стражниками и эрейцами. Конфликт Стражи и нашего полка был практически традицией, но до сих пор местные предпочитали не провоцировать королевских воинов. Но недовольство населения нарастало, и симпатии стражников все чаще оказывались на стороне Каэлларха, а не Эреи. Все мы – и солдаты эрейской армии, и бойцы Седьмого полка – задавали друг другу один и тот же вопрос: как долго Толстый Альф будет терпеть это?

Граф Альфред де Верде был командующим гарнизоном Д’уирсэтха и высокопоставленным военачальником провинции. Аристократическое происхождение не мешало ему быть в душе солдатом и иметь ум блестящего стратега. Даже наш полковник восхищался его талантами, хотя обычно откровенно презирал всех своих начальников. Для эрейской армии граф был живой легендой со времен континентальных войн, когда он впервые прославился серией победоносных кампаний при подавлении мятежей в послевоенный период воссоединения Королевства.

По Д’уирсэтху гуляло множество слухов о статусе де Верде при королевском дворе. С его заслугами можно было бы стать главнокомандующим всего Королевства, а не начальником гарнизона в захудалой провинции. Почти все гипотезы (за исключением откровенно бредовых, согласно которым граф – или оборотень, или лишенный самоконтроля эротоман) сводились к политическим соображениям. Он был любимцем старого короля, но после смерти последнего и установления регентства графа, очевидно, признали опасным и потому отправили в удаленный и опасный для здоровья Каэлларх.