При своих необъятных просторах Россия крайне нуждалась в железных дорогах. В 1858 году их здесь насчитывалось всего 20 километров на миллион жителей, по сравнению с 208 во Франции, 273 в Пруссии и 536 в Великобритании. (Константин де Грюнвальд.) Созданное в спешке «Общество железных дорог» взялось расширить железнодорожную сеть во всех направлениях от Москвы и Санкт-Петербурга. Хотя административный совет этого общества состоял из крупных русских помещиков, источниками фондов явились финансовые учреждения Запада. Возникло множество частных компаний, началось строительство, города стали ближе, население привыкало путешествовать поездом. Крестьяне, освободившиеся от своих хозяев, тысячами стекались в Москву, Санкт-Петербург, большие провинциальные центры, чтобы наняться на фабрики и заводы. Росла промышленность, и вместе с ней росло число мало зарабатывавших, плохо устроенных и скудно питавшихся рабочих, которые составляли городской пролетариат. Для развития производства у фабрикантов имелось лишь одно средство – Государственный банк. Этого было явно недостаточно, и Александр санкционировал учреждение частных банков в форме анонимных обществ. В течение нескольких лет объемы импорта и экспорта увеличились в десять раз. Всюду строились промышленные предприятия. Из патриархально-аграрной страны Россия постепенно превращалась в индустриальную державу.

В условиях бурного развития городов император решил создать в них муниципальные институты, думы, аналогичные по своим функциям сельским земствам. Думы избирались на четыре года всеми горожанами, обладавшими недвижимостью или промышленным или торговым предприятием, либо патентом на производство или торговлю первого класса. Члены думы избирали исполнительный орган – правление, в котором председательствовал городской голова. В Санкт-Петербурге и Москве городской голова не избирался, а назначался императором. К компетенции думы относились вопросы управления местными финансами, благоустройства города, снабжения населения, здравоохранения, призрения неимущих, пожарной охраны, народного образования, содержания театров…

Члены дум и земств, от которых ожидались ответы на такое количество вопросов, не имели возможности донести свое мнение до общества. На протяжении всего своего правления Николай I затыкал рот прессе и изолировал своих подданных от внешнего мира. Россия больше не входила в состав Европы, она представляла собой отдельную планету. Александр хотел верить в мудрость своего народа. Министр внутренних дел Валуев подготовил проект указа, одобренный Его Величеством 6 апреля 1865 года, согласно которому отныне прессе дозволялось обсуждать правительственные решения, а книги и периодические издания, публиковавшиеся в Санкт-Петербурге и Москве, освобождались от предварительной цензуры. Однако газеты, освещавшие на своих страницах «вредные тенденции», могли подвергаться преследованиям.

Такая же благожелательность проявилась и в реорганизации армии. Генерал Дмитрий Милютин, брат Николая Милютина, начал с сокращения срока службы – с двадцати пяти лет до шестнадцати – и модернизации офицерских школ. Спустя несколько лет (указ от 1 января 1874 года) будет введена обязательная воинская повинность, предусматривавшая освобождение по трем категориям (освобождались единственные сыновья, кормильцы семей и молодые люди, чьи братья в данный момент уже служили в армии). Рекруты будут призываться в соответствии со жребием и в зависимости от потребности. Первые шесть месяцев они будут служить в действующей армии, затем девять лет будут находиться в резерве, а потом, до достижения сорокалетнего возраста – в территориальной милиции. Необходимо было максимально уравнять шансы граждан разного социального происхождения.

Эти нововведения, не затронувшие основ прежней призывной системы, придали ей форму гибрида, напоминавшего костюм Арлекина, чья пестрота дезориентировала наблюдателя. Во всех сферах старая Россия сближалась с молодой Европой, отжившие нравы сталкивались с новыми принципами, прошлое спорило с настоящим. Дабы привести в гармонию вчерашнюю традицию и сегодняшний закон, необходимо было создать некую «высшую Думу», законодательный орган, избираемый народом и действующий в согласии с монархом. Александр серьезно размышлял над этой проблемой, и Валуев даже разработал соответствующий проект. Он предусматривал создание при Государственном совете «Специального конгресса» в составе 150–177 избираемых и 30–35 назначаемых императором членов, который собирался бы каждый год для обсуждения наиболее важных дел и направлял четырнадцать своих членов и двух своих вице-председателей на пленарное заседание Государственного совета, принимающего окончательные решения. «Во всех европейских странах, – сказал Валуев императору, – граждане принимают участие в управлении государственными делами. Поскольку такой порядок заведен повсюду, он установится и у нас». Его поддержал великий князь Константин, страстный поборник либерализма. Но Александр не решился сделать этот шаг. 12 апреля 1863 года измученный Валуев подал ему прошение об отставке. Александр, с улыбкой на лице, отклонил его. Он даже попросил министра представить свои соображения по поводу реформы наиболее важных институтов империи на заседании совета министров, проводившемся в узком составе под его председательством.

Три дня спустя, 15 апреля 1863 года, Валуев сделал доклад перед суровым ареопагом. С самого начала дебаты приняли весьма неблагоприятный для него оборот. Министр юстиции граф Виктор Панин сказал, что его предложения носят антимонархический характер. Председатель совета министров князь Павел Гагарин патетически воздел руки к небесам. Министр финансов граф Михаил Ройтерн поинтересовался, зачем нужно менять порядок вещей, который удовлетворяет всех русских. Главы имперской канцелярии графы Модест Корф и Дмитрий Блудов заявили, что данная проблема неактуальна. «То, что нам предлагается, – воскликнул министр иностранных дел Александр Горчаков, – это конституция и две палаты. Выборы противоречат нравам и традициям России!» Только князь Василий Долгоруков признал необходимость реформы. Дмитрий Милютин попытался успокоить своих коллег: «Это же произойдет не в одно мгновение!» Раздосадованный таким непониманием, Валуев возразил: «Когда вы требуете от русских жертв, то признаете их зрелость, но как только речь заходит о других вещах, вы относитесь к ним, как к малым детям или как к людям, против которых следует принимать меры предосторожности». (Валуев: Дневник.) Его порыв не произвел никакого впечатления. Александр присоединился к мнению большинства: «Пока еще не пришло время». Вне всякого сомнения, он не оставил мечты о реформе верховного управления. Однако он опасался, что страна, пережившая в течение всего нескольких лет столь глубокие преобразования, еще не готова к этой последней метаморфозе. Нужно дать людям время, чтобы они усвоили либеральные идеи, впитали их в свою кровь, привыкли к воздуху новой России. Слишком быстрое продвижение вперед было чревато взрывом. Спустя несколько месяцев, после встречи с Александром, Валуев пишет в своем дневнике: «Он не сказал мне ничего обидного, но было видно, что мой доклад ему неприятен. Он забыл все, что говорил мне в апреле относительно реформы Государственного совета, и заявил, что отверг эту идею с самого начала. Бурбоны ничему не научились и ничего не забывают».

Довольно резкое суждение о суверене, который уже столько сделал для блага своих подданных и который в своих самых благородных устремлениях явно ощущал бремя наследственных реалий. Будучи абсолютным монархом, Александр тем не менее не был свободен в своих действиях, чувствуя на себе пристальные взгляды своих царственных предков. Каждый шаг вперед давался ему с усилием, поскольку ему приходилось тащить за собой груз династического прошлого. С годами ему становилось все труднее и труднее сочетать преклонение перед отцом, Николаем I, и мечтой о политическом возрождении русского народа.