На левом фланге союзной армии, отделенном от правого холмом, происходил свой бой. После того, как татары и литвины разыграли притворное отступление, крестоносцы Лихтенштайна пошли на поляков. Поляки двинулись им навстречу.

Интересное обстоятельство — войско вчерашнего язычника Ягайло, внезапно ставшего королем христиан-поляков, шло на войско ордена Пресвятой Девы Марии под торжественное пение молитвы Ей же, Пречистой Деве: «Богородице Дево радуйся…». В этом было поистине что-то роковое.

Конные хоругви королевства и ордена сошлись стенка на стенку. Ян Длугош писал:

«Когда же ряды сошлись, то поднялся такой шум и грохот от ломающихся копий и ударов о доспехи, как будто рушилось какое-то огромное строение, и такой резкий лязг мечей, что его отчетливо слышали люди на расстоянии нескольких миль. Нога наступала на ногу, доспехи ударялись о доспехи, и острия копий направлялись в лица врагов, когда же хоругви сошлись, то нельзя было отличить робкого от отважного, мужественного от труса, так как те и другие сгрудились в какой-то клубок и было даже невозможно ни переменить места, ни продвинуться на шаг, пока победитель, сбросив с коня и убив противника не занимал места побежденного. Наконец, когда копья были переломаны, ряды той и другой стороны и доспехи с доспехами настолько сомкнулись, что издавали под ударами мечей и секир, насаженных на древки, страшный грохот, какой производят молоты о наковальни, и люди бились, давимые конями; и тогда среди сражения самый отважный Марс мог быть замечен только по руке и мечу».

Вот как о том же писал Сенкевич, перефразируя Длугоша:

«Металлическая стена орденского войска, опустив забрала глухих шеломов, с тяжким криком обрушилась на другую такую же стену польских рыцарей. От ударов по железу и треска ломающихся копий шум стоял до небес. Лязг мечей был слышен за несколько миль, доспехи ударялись о доспехи, и острия копий нацелены на лица врагов. Знамена и штандарты той и другой рати призраками реяли в поднявшейся пыли и нельзя было отличить отважного от робкого, героя от труса, — все сгрудилось в неистовый клубок борющихся тел. Невозможно было сделать и шагу, не убив врага и не сбросив его с коня. Копья были уже переломаны. Стук доспехов, звон мечей и секир, посаженных на долгие древки, производили такой страшный грохот, точно в тысячах кузниц молоты били по наковальням. Люди, раздавленные теснотой, погибали под копытами коней. Вздрагивая и кренясь, железная стена подавалась то вперед, то назад, передние ряды уже легли костью под копыта вражьих коней и нельзя было понять, кто одолевает в бою и одолевает ли?»

Полякам приходилось туго, они с трудом сдерживали натиск 20 полков великого комтура Куно фон Лихтенштайна.

Командир отряда чешских и силезских наемников Ян Сарновский был ранен в голову. После этого его воины (около 300 человек) ушли с поля и остановились в лесу. Королевский подканцлер Миколай Трамба поскакал к ним — уговаривать. Неизвестно, что он им говорил, но факт, что выслушав его речь и отдохнув, воины вернулись на поле брани.

Тем временем под мощным напором крестоносцев начали отступать польские рыцари. Это был критический момент. Убитый польский знаменосец выронил великую Краковскую хоругвь с изображением белого орла. Ее тут же подхватили и снова подняли.

Однако тевтоны восприняли это падение как божий знак о скорой победе и начали петь пасхальный гимн «Христос воскресе после всех мучений…» (Christ ist erstanden von der Marter allе…). Но Ягайло своевременно послал подкрепление из резерва, которое исправило положение.

Сенкевич написал об этом моменте битвы так:

«Крик ратей взмыл к небесам, потом, точно весенний гром с продолжительным, рокочущим треском прокатился над полем — хоругви столкнулись друг с другом, и все потонуло в поднятой пыли. Вот обратилась в бегство хоругвь Святого Георгия на королевском крыле, в которой служили чешские и моравские наемники и которую вел чех Ян Сарновский. Хоругвь ушла в рощу, где стоял король Владислав.

В это время под натиском крестоносцев зашаталось большое знамя короля Владислава, которое нес Марцин из Вроцимовиц, краковский хорунжий, рыцарь герба Полукозы. Оно уже рушилось на землю, когда подоспевшие рыцари отборного королевского отряда подхватили его и встали грудью, защищая знамя. Тут закипел самый яростный бой. Поляки в неистовстве, не щадя жизней, ринули на немецкий строй, опрокинув, сокрушив и втоптав в землю победоносных соперников».

В это же самое время вернулись конные отряды Витовта, перестроившиеся после отступления. Над полем боя зазвучал радостный возглас поляков «Литва возвращается»! Поляки, «отбросив охватившие их сомнения» (выражение Длугоша), с энтузиазмом бросились на врага. Наметился перелом в пользу союзников.

Часть польского войска тем временем пошла слева через лес, чтобы обойти правый фланг крестоносцев с юго-запада. Кто их послал в обход — неясно, как вообще неясен вопрос с управлением коронным войском на поле боя. Одни польские авторы утверждают, что от начала и до конца сражения им руководил король Владислав (Ягайло). Другие отдают все лавры краковскому воеводе Зындраму. Третьи — коронному маршалу Збигневу. Что ж, пусть спорят между собой. Что касается литвинов, то никто не оспаривает руководящую и вдохновляющую роль великого князя Витовта (или Александра, как предпочитают называть его польские авторы).

Сеча продолжалась, шел пятый час боя. Вдруг стали отступать две хоругви из Кульмской (Хелминской) земли, повинуясь ложному сигналу своего знаменосца Никкеля фон Рениса. Следуя их примеру, за ними последовали четыре орденские хоругви во главе с великим госпитальником (гроссшпиттлером) Вернером фон Теццингеном.

Ульрих фон Юнгинген, увидев, что чаша весов стала склоняться не в пользу ордена, предпринял отчаянную попытку переломить ход битвы. Он во главе резервных 14 (или 16) хоругвей атаковал королевское войско. Этот маневр свидетельствует о хорошей организованности подразделений ордена и достоинствах верховного магистра как военачальника. Ему удалось прорвать фронт, но его отряд со всех сторон окружили с одной стороны литвины, с другой — поляки, рассекли на небольшие группы и полностью уничтожили.

Генрик Сенкевич, желая возвеличить Ягайло, отсиживавшегося в тылу, придумал, будто бы во время атаки орденского резерва произошло нападение на него. Вот как он это преподнес:

«Вот в это-то время, когда Владиславу (Ягайло) казалось, что его войска одолевают врага, вступили в сражение 16 свежих немецких хоругвей под своими знаменами. С глухим согласным топотом копыт, опустив копья, рыцари мчались в бой. Развевались конские попоны, развевались белые плащи рыцарей. Телохранители уже сомкнули ряды, взявши копья на изготовку, но их было всего шестьдесят рыцарей-копьеносцев, и могли ли они устоять под прусским натиском?