Эстерварт.

Упырь смерил соседа беглым, насмешливым взглядом: неприлично смуглый для подданного, носатый и белоусый, выглядел дядюшка куда моложавее брата. И заметно веселее. Ведь не его старшего отпрыска в застенках Розы клещами потчевали да едкими тинктурами травили.

— Вестимо, вышеозначенный народ. Под впечатлением.

— Понятно, — беззлобно ощерился подданный. — Старая песня. Молодец. Язык почём зря не распускаешь. Поучил бы нашего олуха… уму-разуму.

— Думаю, его уже научили, — откликнулся Адалин, понимая, что за светским трёпом с повадками излишне добродушного дядюшки хорониться долго не получится. А потому и не пытаясь.

Эстэрварт, пестуя избранный тон и закономерно пренебрегая приличиями, обсосал изгвазданные жиром пальцы, выразительно округлил зенки и поиграл кустистыми бровями:

— О как! Ну, коль ты находишь! По мне так запоздала наука.

— Возможно, — чинно пригнул блеклую физиономию Упырь, в раздумьях пощипывая подбородок. И раздумья те, к вящему сожалению хлебосольных усачей, к столу и всем горестям его отношения не имели.

— Эх, молодость, — хищно фыркнул дядька. — Несогласие, бунт… доблести всякие…

— Столбы позорные, — не удержался Адалин, прищёлкнув языком. — А то и шибеницы.

— Ну, это как повезёт. — Эстэрварт, ухмыльнувшись, запустил ладонь в хлебную корзину. — Лучше б, конечно, без столбов.

— Без столбов забор падает, — откликнулся Фладэрик, вызвав приступ бурного восторга, осиянного фонтаном крошек.

Не успевший толком прожевать откушенное любитель мёда закашлялся, стремительно бурея. Адалин воспитанно игнорировал происходящее, пока слуги спешно приводили младшего хозяина в чувства. Генрич, едва различимо ухмыльнувшись, кратко кивнул гостю и выразил тем самым сдержанное… одобрение?

То, что Белый Милэдон прислушивается к застольной беседе сыновнего залётного сотоварища, Упырь догадался сразу. А вот подтверждению умилился. Не иначе, гость таки выкупил хозяйское доверие. Не понятно только, чем именно: кулинарным аскетизмом или повадками.

Рдяное факельное освещение кутало продолговатую залу в романтический полумрак застенка, и умиляло верностью традициям. Пирующие — иначе обозвать застольное изобилие язык не поворачивался — подданные обменивались впечатлениями; столь же чинно, воодушевляясь хозяйским примером, перетявкивались ждущие подачек псы. Адалин на мгновение прикрыл глаза, напоминая готовому обмануться сознанию: уютное затишье гостеприимной усадьбы — всего лишь сладкий морок над чавкавшей, плотоядной трясиной. Клок тумана, заплутавший в буреломе коронного безобразия.

Упырь мрачно усмехнулся.

В Замке ретивые придворные остолопы с удовольствием вразумят заблуждающихся. Заботливой подножкой, а то и аппетитной потравой не дадут обмануться мнимым благолепием. Чем не повод отпустить притомившееся здравомыслие? Скоротать ночку в куда более приятной компании ласковой, что заскучавшая в сельской глуши вдовушка, наивности.

Упырь сердито щёлкнул челюстями на очередного призрака, услужливым напоминанием вылущившегося из недр подсознания: безглазое лицо в тайне казнённого подданного, присвоенный домен, знаки в Голоземье.

Долготерпение себя исчерпало. Не осталось у долины Олвадарани в запасе праздных ночек. Давно не осталось.

Глава 5. Белый Генрич

К исходу вечери, так или иначе, случившемуся-таки до первых петухов, вопреки всем сумрачным предзнаменованиям и страшным посулам, вроде пространных здравиц и негаданных перемен блюд, скипидарный Эстэрварт сподобился отпотчевать примороженного гостя клятым мёдом, на поверку оказавшимся едва ли нежнее какой забористой сивухи.

Вступив в коалицию с выпитым «ставменским», ядрёная бражка раскалила нутро и объединёнными силами, не чинясь, так саданула по мозгам, что ростки ветвистого хмеля едва из ушей не поперли. Привычный Адалин поползновения те игнорировал. И отстранённо отметил приступ внеплановой благодати.

Генрич, заключив трапезу многословным благословением, скорее напоминавшим гвардейский наказ, отбыл восвояси. Родня, выдохнув, рассосалась следом.

Упырь, неожиданно ухваченный под локоток, обнаружил себя следующим подле хозяина по неузнаваемому в полумраке коридору среди гравированных жестянок доспехов, вооруженных заточенными орясинами. Позади размеренно топотали бдительные слуги, хоронясь в тенях крысиной стайкой. Белый Милэдон, топорща безупречные, за всё застолье ничего крепче воды так и не отведавшие усы, прочистил горло, предуготовляя к беседе замечтавшегося гостя. И упырь усилием воли отогнал пробрезжившую мысль о грядущем отдыхе. Отпускать сыновнего дружка на покой без прояснения, а то и внушения, заботливый папаша не собирался.

Чувства седого упыря Фладэрик понимал и уважал, но и поспать без угрозы внеочередного потрошения, удушения или обгрызания, не отказался бы. В Розе-то счастливой оказии не предвидится.

— Прости мне мою навязчивость, Адалин, — чинно изрёк Генрич, не поворачивая головы. Совсем не стариковская выправка внушала уважение. — Сейран наследует мне по праву рождения. И судьба его может определить судьбу Милэдона.

Выводы Фладэрик сделал закономерные и очевидные: отказываться от наследника ради сохранения дома Хозяин — добрая душа и старая закалка — не собирался. А о чём фантазировал, видимо, скрывать тоже не хотел.

Впечатлённый зачином, Упырь понятливо кивнул.

Но почтенный седоусый подданный счёл нужным выдержать приличную паузу. Коридор успел благополучно окончиться тупичком, избавленным от вездесущих доспехов и потому приятным глазу. Семенивший следом челядинец проворно отомкнул дверь, пропуская господ в одну из гостевых спален. Протопленную, нарядно убранную и зачем-то обильно заставленную цветами из крытого хозяйского сада.

Веникообразные охапки оглушительно благоухали, вышибая слезу.

Фладэрик с тоской помянул росные луговины озёрного края, раздольные пущи и свербящую каменную свежесть предгорий. Даже сдобный, луком и капустой приправленный аромат иных деревенских корчмёнок — тех, что почище — представлялся сейчас милее. Благовония, призванные разгонять затхлость, неизбежную спутницу местной архитектуры, напоминали сразу о западных, чуждых проискам ушлых инженеров, а потому неизменно отдающих нужниками хороминах, протравленных испарениями Ллакхарских лабораториях и, разумеется, нежной Айрин, щедро орошавшей пахучим безобразием всё, что подворачивалось под руку.

Генрич, чопорно испросив разрешения, прошёл внутрь следом за гостем. Придирчиво оглядел углы, отослал приволокших тазы с водой слуг и, наконец, распахнул окошко. Адалин мысленно возблагодарил догадливость соплеменника и остановился у каминной полки, притворно любуясь очередной оружейной композицией. На деле Фладэрик избегал чересчур ароматных букетов и подозрительных подносов с засахаренными ягодами и вином, что приволокли вместе с умыванием вышколенные челядинцы.

Раритетные сабли, судя по виду, помнили ещё Тернеград. А топоры могли застать и Свирепого41.

Фладэрик мрачно фыркнул: благодарные потомки суеверно законопатили неласковое прошлое, припорошив заковыристой выдумкой особо несговорчивые участки. Хорошо хоть, загребущие лапчонки бдительной коронной Канцелярии не дотянулись до проповеднических хранилищ и литературных сокровищниц Армандирна.

— Стэван пересказал мне ваш разговор, — объявил позабытый Милэдон, упрямо пялясь в ночь через окно.

Далёкие горы откликались протяжными стонами плутавших в каменюках сквозняков. Сосновый бор кряхтел поближе, подметая мохнатыми шапками смурные тучи. Пейзаж всеми силами способствовал меланхолии, закаляя характер подчёркнутой нелюбезностью. Упырь повернулся, скрестил руки на груди и привычно сощурился в ожидании.

— Я начинаю понимать, — престарелый подданный неодобрительно покачал головой.

Помолчали. Торопить Хозяина, тем паче помогать оному, самолично в петлю прыгая, Адалин не собирался. Балаган в трапезной и разыграть можно. Семья семьей, но каты с