И вот острозубая Курынь ослабела и упала на песок, и все духи, и слабые, и сильные, упали вниз и влипли в тину, как гнилые стволы, и сохли, как блеклые листья, и, свертываясь, падали в воду, и река их уносила вперед и топила на крутых поворотах.

Глава одинадцатая

Уже второй день, убежав от погони, Кендык плыл по пустынной Шодыме, направляясь на север. Плес за плесом оставались позади, река становилась полноводнее, шире, и конца ей не было. На двадцать дней быстрого челночного хода протянулась Шодыма, от далеких одунских становищ до самого устья. Но эта огромная река все же впадала не в океан, а в другую реку, еще большую, Родыму, которая уже доносила все собранные воды северо-восточной тундры до самого Ледовитого моря. Родыма мало чем поменьше Волги, но в сибирском масштабе она — река второго разряда, уступая огромным великанам, родственной четверке: Оби, Енисею, Лене и братцу их, Амуру.

Река Шодыма до крайности пустынна. Это была неоглядная область, некогда занятая поселками одунов, которые с тех пор вымерли почти поголовно. Среди северо-восточных кочевников и рыболовов эта опустелая область носила зловещее имя Вымороки. Безлюдные одунские поселки все еще стояли на Шодыме, лепились по всем ее притокам: Одолою, Палутену, Погиндену, Молонде и Колонде. О них говорили в тайге, что там обитают мертвецы зримые и в то же время незримые. Черепа и скелеты, и кости валяются под изорванными полами шатров, белеют в землянках под стенками из облезлого дерна. Но в зримых костях обитают незримые духи, предки, мертвецы, которые все еще распоряжаются окрестною страною. Они собрали себе всю лесную копытную дичь и пушного зверя, рыбу ходовую, рыбу жиловую, ревниво сохраняя ее для себя и не отдавая даже самой малой части жалкому обрывку уцелевших соплеменников.

Однако Кендык уже с первого дня не испытывал недостатка в пище. У него было с собою несколько комков обычного дорожного запаса одунских рыболовов и охотников. То была рыба, стертая в муку и медленно изжаренная в рыбьем жиру, толченая щучья икра, крепко засушенная на солнце и ветру, было несколько узких полос и обрезков жесткого лосиного мяса. Но жил он не этим. Длинным метательным дротиком, пущенным с узкой дощечки, он убивал с поразительной легкостью жирных гуськов, увесистых, полувзрослых, с нежным и сочным мясом. На ночлеге выставлял небольшую изодранную сетку, захваченную в последнюю минуту, почти машинально. И в цепкие петли попадали жирнейшие чиры и вертлявые мелкие нельмы, на десять и пятнадцать фунтов весу. У него был прибор для раздувания огня: трут, и кремень, и кресало. Впрочем, огня он сперва не разводил и даже ночевал, не раздеваясь, прямо в челноке, примкнувшись лодочным носом в каком-нибудь укромном уголке, оставаясь на воде и не подымаясь на берег. Но потом он осмелел, даже стал кипятить воду в бураке, искусно свернутом из тоненькой бересты. Тонкая береста на огне совсем не прогорает, только чернеет от дыма и копоти. Рыбу Кендык жарил у костра на палочках, птицу пек в горячей золе, разрезав на части, и в своем берестяном котелке заваривал вместо чая душистые листья шиповника, придававшие воде горький привкус и чуть слышный, тонкий аромат.

Мертвецы опустелой страны принимали молодого Кендыка довольно благосклонно. Погода стояла ясная, солнечная. Ехать было привольно, тепло, никто не обижал запуганного мальчика — ни бури, ни звери, ни злые сны, ни опасные виденья въявь перед глазами. Однако в стране мертвецов не было недостатка даже в самых крупных зверях.

На одном ночлеге Кендык развел огонек. Надоели комары и оводы, и без дыма сидеть было тягостно даже для привычного речного человека.

Когда разгорелся костер и крепко потянуло искрами и дымом, Кендык неожиданно увидел лесное чудо. Из лесу, над яром, выбежал лосенок, высокий, долговязый, длинноногий, сделал несколько нелепых прыжков, отбрыкиваясь от мучивших его оводов, а потом подскочил к костру и встал в струе дыма, относившей в сторону злые полчища несносного гнуса.

Кендык сидел не шевелясь, совершенно неподвижно, и глядел на пришельца. То был лось — мальчик, такой же юный, как и несчастный изгнанник.

— Здравствуй, лось, — сказал мальчик, шевеля губами совершенно беззвучно, как подобает разговаривать с лесными гостями и братьями.

Лосенок своенравно мотнул головой. Это могло означать приветствие.

— Какие вести? — вежливо шепнул Кендык. Так подобало приветствовать гостя при встрече по уставу пустыни.

У лосенка вообще могло быть поручение от тех, кто прислал его, от мертвых хозяев страны, его нельзя было оставить без привета.

Но вместо ответа лосенок высоко подскочил, взбрыкнул, сделал поворот в воздухе и опять остановился почти на том же месте.

— Тпруси, — издал губами соответственный звук Кендык.

Так эвенские конники-мурчены окликают непокорных жеребят, лончаков[25], таких же пугливых, как дикие лесные звери.

— Тпруси, товарищ пиедже[26], давай поиграем. — Кендык даже привстал и сделал движение, как бы потянулся к холке неожиданного гостя.

Лосенок подскочил вдвое выше прежнего и встал на дыбы, сделал второй поворот, достойный цирковой лошади, и кинулся в дремучую, таинственную, все скрывающую чащу. Он, может быть, действительно знался с лесными мертвецами, но у него не было желания вступать в сношения с этим незнакомым, непрошеным пришельцем из страны живых охотников. Он не был, очевидно, посланцем от таинственных хозяев страны.

Еще день и два плыл Кендык вперед, но не являлись ему лесные мертвецы из своих недоступных и таинственных поселков. Он плыл среди реки по так называемой речной трубе (фарватер), а досельные жители селились в укромных местечках — в долинах, кулигах и заводях.

Иногда на речном берегу появлялась расчистка. Деревья были подсечены, и от них оставались обомшелые пеньки. Деревья были рублены железом, но некоторые с изъеденным краем, восходившим спиралью, словно были объедены острыми и мелкими звериными зубами. Эти спиральные следы были, очевидно, оставлены самыми старинными каменными топорами.

Здесь помещалось некогда одунское сельбище, но не было видно угловатых одунских построек. Быть может, они завалились от ветхости или стояли поглубже. Кендык не решался исследовать место и быстро уплывал дальше.

Но на другой день, к обеду, неожиданно на речном повороте вывернулся целый поселок. Должно быть, поселок когда-то был большой. Берег был очищен от коряг и выглажен на довольно большом протяжении. Здесь некогда приставали одунские лодки и сушились морды[27], мережи[28] и сети. Повыше стояло шесть жилищ: два кожаных шатра, две землянки одунского строя, крытые дерном и обмазанные глиной, и две стройки квадратные, рубленные в