— Нет, — послушно подумав, ответил Акимов.

— И Кузнецов?

Кузнецов-то да, корежит его от Кузнецова, только не в этой связи. Ни к чему начальство посвящать в свои переживания, к делу не относящиеся.

— Понимаю, — к чему-то произнес Сорокин, — и я признаюсь, что картина, подсказанная тебе на месте, меня бы полностью устроила. Хорошая, логичная картина. Если бы не была она подсказана тебе именно инженер-полковником.

— Он что, так вам не глянулся?

Сорокин вздохнул, поиграл желваками. И, наконец, заявил:

— В «очко» он передергивает.

Сергей аж очнулся.

— Что-что?

И снова вздохнул Сорокин:

— Понимаю тебя. Непедагогично признаваться, но, видишь ли, Сережа, я и сам умею, и неплохо, близ Трубной вырос. Строго между нами. — Он, сдвинув брови, подчеркнул: — Ты же понимаешь, что я мог ошибиться?

— Само собой, само собой, — заверил Акимов, сгорая от любопытства.

— На банкете предложил кто-то сыгрануть, — сердито начал Сорокин. — Кузнецов начал ломаться: поздно, пора расходиться, ну секретарь райкома возьми и пошути: так в очко, быстрая сдача. Заподозрил на втором кону: банкует, гадюка, и как будто видит, кому что сдал.

— Везение?

— Перестань. Потом глядь — ах ты, мать честная. Под ладошками-то у него портсигар, серебряный. Он цигарки таскает из пачки, а из портсигара нет. И ладошки-то у него, ты, надо полагать, и не обращал внимания, — блеск, самые шулерские, большие, широкие.

— И что же?

— А то. Сдает — и каждую карту срисовывает, глядя на портсигар.

— Лошадиную память иметь надо.

— Этого я не проверял. Но стандартный шулерской светляк своими глазами видел.

— Что ж, никто не заметил, кроме вас?

— Во-первых, все были уже тепленькие. Во-вторых, постоянно он что-то рассказывает, журчит, голос у него такой, отвлекающий, спокойный. Не замечал?

— Что я…

— …девка красная? Ну да, не девка, но голос у него и манера говорить — как-то притупляет внимание и доверие вызывает, что ли. Как у врача или попа, не знаю, что вернее. Я, Серега, не хочу утверждать, что он зихорник (шулер). Но вот есть такое наблюдение, и никуда от него не денешься. Проверять надо.

Сорокин потер лоб:

— Ибо, знаешь ли, был такой эпизод: дважды в тридцатых вылавливали одного такого. Послужной список геройский, в Ленинграде наголову ликвидировал диверсантов трех вражеских держав — французских, эстонских, финских. Такая вот гроза резидентуры.

— И что же, не было на него материала? — переспросил Сергей, сбитый с толку.

— Брали за жабры, и не раз. Вышибали из НКВД аж дважды, но оба раза восстанавливали. Откопали папу-кулака — отбрехался, братишка у Врангеля служил — такая же пустышка, сорвался, как налим под корягу. Подцепили лишь на том, что скрыл от органов факт, что до двадцатого года существовал с шулерства, — вот это товарищи из НКВД простить не смогли, что ты. Я-то на этот момент и внимания не обратил, решил, что мелочовка, а видишь, оказалось решающим.

Осознав, что проговорился насчет своего участия в этой эпопее, Николай Николаевич махнул рукой:

— Да ну. В общем, хоть так подсекли гада. Ну а там и вылезло, что, оказывается, он еще в двадцатых в ГПУ ложные данные поставлял.

— Это как же так?!

— Перешел границу нелегалом и, чтобы сразу к стенке не приставили, начал вываливать на-гора данные о румынском военно-морском флоте да о своей героической борьбе. Изя Чоклин, не слыхал?

— Нет.

— Это и понятно, в конторе не принято светить именами. Я все к тому, что возникшие сомнения надо разъяснять. Отправляйся, благословясь, и разыщи эту Галину Ивановну.

Сорокин поднял ладонь, пресекая встречные тезисы.

— Все. Хочу видеть ее тут. Уловил?

Главное-то Акимов, как ни был подавлен, уловил.

Что капитан Сорокин, даже после больницы, такой вот никакой, по-прежнему мудрый, опытный и к нему надо прислушиваться. Что думать, да и оценивать ситуацию, перспективы, шаги просчитывать надо не со своей только стороны, а прежде всего с другой, со стороны того, кто вполне может оказаться преступником. Или не оказаться.

— Чтобы ты совершенно не сомневался, подчеркну еще эпизод, — подал голос Сорокин, после раздумий и колебаний.

Он вынул фотокарточку, протянул подчиненному. Отрытое лицо, прямой взгляд, чистые глаза — лицо вроде бы незнакомое. Вот разве что эта блямба, над ноздрей…

— Никого не напоминает? Не узнаешь? — спросил Николай Николаевич.

— Никак нет.

— Плоховато у тебя со зрительной памятью. А если так?

Рядом с фото на стол легло еще одно. Акимова передернуло — и одновременно осенило.

— Это из анатомички фото, — пояснил очевидное капитан, — похожи?

— Кто же это?

— На первом фото — Рудниченко Иван Исаич, уроженец Твери, неоднократно судимый. Мошенничество, подделка официальных документов, растраты, были данные, что во время войны сотрудничал с оккупантами, но, может, и навет. Гражданская профессия: резчик по дереву, замечу, высокого разряда, печати военной комендатуры из каблуков изготовлял и продавал на рынке.

Николай Николаевич постучал пальцем по второму фото:

— Это известный тебе уже в виде трупа, пока живой Павленко, Иван Исаевич, казначей увээр номер семь. Допустим, что бородавки могут быть одинаковыми у разных людей. Только ведь очень похожи пальцевые отпечатки, прямо сказать, до степени смешения.

Капитан вздохнул.

— Найди мне эту Галину Ивановну, только без шума.

Глава 21

Добрый Остапчук подкинул Сергею формальный повод для визита:

— Серега, тут пришло из Кишинева отношение, насчет товарища сержанта Лапина, приписанного к седьмому увээр. Должок у него по алиментам. Прихвати как раз.

Из бумаги следовало, что алименты от товарища сержанта Лапина Я.С. не перечисляются уже год, и начальник Кишиневского отдела милиции интересуется: то ли товарищ сержант есть злостный неплательщик алиментов, то ли имеет место головотяпство счетоводов-бухгалтеров. А на месте, дескать, уточнить не у кого.

Отличный повод.

Через полчаса Акимов уже стоял около закрытой двери военной части и запоздало соображал, что теперь ему делать и как попасть внутрь. Вход через помещение бывшей казармы, ныне школы, был заложен, дежурного и КПП не наблюдалось, демонстрировать удостоверение и повод формальный некому.

«Вот этим-то вся эта глупая беготня и заканчивается, — злился он, — торчишь тут, как слива, хоть через забор сигай, на потеху детворе. И Николаич тоже — давай, рысью марш-марш, нет чтобы трубочку взять да позвонить своему другу… пусть не другу, но выпивали-то вместе. А вот предъяви ему претензию — открестится: я тебе сказал Галину найти, а не куковать под воротами».

Сзади подергали за полу, девчоночий голосок спросил:

— Сергей Палыч, вы чего тут?

Он обернулся — Светка Приходько, довольная, сияющая, поедает мороженое при минус пятнадцати.

«Вымахала-то как, налилась грушей, вон какие щеки появились, прямо невеста».

— Здравствуй, Светланка. Горло заморозишь.

— Не-а,