Я была рада скрыться в библиотеке. Мы принесли книги, которые Жюльен давал нам почитать, и я стала искать новые. В библиотеке было свежо и прохладно. Там я чувствовала себя ближе к Жюльену. Книги я выбирала тщательно, водя пальцем по полкам с поэтическими сборниками. Это были книги в белой мягкой обложке, сквозь целлофановые обертки были видны соблазнительные названия. Жюльен давал их мне одну за другой, и потихоньку я познакомилась с Бодлером, Верленом и загадочным Малларме. Но без Жюльена мне не хотелось их брать. Я перешла к шкафам мадам Дюваль, где нашла красивое старинное издание пьес Мольера. Вскоре меня позвала бабушка, было пора уходить. До последней минуты я надеялась, что Жюльен и его кузен вернутся с пляжа – дождь загонит их домой. Я прислушивалась, не зазвучат ли их голоса, но юноши так и не пришли.

Перед уходом мы с бабушкой поднялись немного поговорить с мадам Дюваль. Ставни в ее комнате были закрыты. Мадам Дюваль казалась такой маленькой на огромной кровати красного дерева. Говоря с бабушкой о войне, она расплакалась: “Когда немцы вошли в Париж, я впервые в жизни порадовалась, что месье Дюваль уже умер”. Когда мы уходили, на сердце у меня было тяжело. Было видно, что мадам Дюваль очень больна. Клара была не в восторге от этого визита, Лютены ей не понравились. Единственное, что она сказала: “Они очень милы, но от них пахнет нафталином”.

На обратном пути мы стали свидетелями одного из фантастических олеронских закатов. На фиолетовом небе над Шассеронским маяком сгустились облака самых причудливых форм. А потом произошло нечто странное. На ходу я взяла Клару за руку – точно так же, как сделала по пути туда, – но она грубо оттолкнула меня, словно была на что-то обижена. Я никак не могла вспомнить, чем ее оскорбила. Немного погодя я взяла за руку бабушку и сразу почувствовала себя лучше, но никак не могла выкинуть поступок Клары из головы. Я так и не поняла, в чем было дело.

Сен-Дени состоял из нескольких кварталов, у каждого из которых был свой стиль и административная роль. На главной площади соседствовали мэрия и школа. В этой части города жили самые видные представители местной буржуазии, окна в солидных двухэтажных домах были всегда полузакрыты ставнями, защищавшими от пыли и непрошеных гостей. Монументальные деревянные двери были украшены бронзовыми молоточками в виде изящной женской руки с кольцом и браслетом. Иногда можно было увидеть прикрепленные к стене странные чугунные фигурки, которые удерживали открытые ставни, не давая им биться о стену. Некоторые имели вид женской головки с прической в стиле Ренессанса, другие – мужской головы с острой бородкой. Одна, увенчанная беретом, напоминала Гарибальди. Нам рассказывали, кто такой Гарибальди, но это вызвало только больше вопросов: почему для крепления ставен должна служить голова знаменитого итальянского революционера в берете?

Сельская часть Сен-Дени была очень древней – первое поселение на этом месте было основано еще в Средние века. Сейчас этот район, в равной мере притягательный и отталкивающий, можно было исследовать часами. Главная улица, рю де ла Мюз, пахла коровьими лепешками. Здесь сгрудились невысокие беленные известкой крестьянские дома, на улицу выходили только глухие стены. Куры, это предприимчивое и дерзкое олеронское племя, бегали по дворам и по улице без всякого присмотра. На каждой ферме в конурах на привязи дремали две-три собаки самых разных пород и обличий, а в пристройке у туалета держали свинью, которую откармливали объедками со стола. Все постройки в городе, независимо от размера и назначения, были покрыты выгоревшей на солнце черепицей. Даже островерхая крыша лишенной крыльев мельницы на окраине деревни была замысловато выложена этими бледно-розовыми плитками.

Каждое воскресенье после мессы мадемуазель Шарль и еще полдюжины самых усердных прихожанок в черных шляпках из блестящей соломки всегда останавливались на площади у мэрии и вели там нескончаемые разговоры вполголоса. Самодовольный величественный кюре, толстый и краснолицый, переходил от одной к другой, высказывая свое начальственное мнение. До прихода немцев в Сен-Дени все официальные церемонии проходили в мэрии. Теперь с ее фасада французский флаг сняли.

Школа стояла чуть позади. Дата, выбитая над дверью, гласила, что ее открыли в 1884 году, как и тысячи других школ в сельской местности. Во времена президентства антиклерикала Жюля Ферри Франция построила первые общественные школы, чтобы отобрать у католической церкви ее главенствующее положение во французской системе образования[40]. Школа была организована со свойственной французам рациональностью. Четыре просторных класса выходили во двор, засаженный тщательно подстриженными липами, каждая из которых была обложена по кругу белыми камнями. Двор был разделен на две части каменной стеной, которая была увенчана решеткой, затянутой мелкой проволочной сеткой – пример обстоятельного подхода жителей острова к разделению территорий и устройству заборов.

Одна часть двора была предназначена для мальчиков, другая – для девочек. Хотя в стене был проход, мальчики и девочки не смешивались. Они могли перекрикиваться через решетку, но никогда этого не делали. Играть вместе было не принято. Отношения между полами в Сен-Дени регулировались определенными правилами, поначалу приводившими нас в смущение. Из них мы сделали вывод, что любые контакты между мальчиками и девочками вне тесного семейного круга запрещаются. Из-за этого вдоль стены, разделявшей двор, витало напряжение.

Позади школы располагались две маленькие квартиры, выходившие на школьный двор. В одной жил толстый и жизнерадостный секретарь мэрии месье Дюпе, а в другой – директор школы месье Гийонне и его жена. Хилое и слабое тело месье Гийонне венчала большая львиная голова. Исковеркав фамилию, как это было принято у французских школьников, ученики между собой называли его Гийопетт. На носу у него было пенсне в позолоченной оправе, он всегда носил черный костюм и галстук. Однажды бабушка нанесла ему визит: она говорила потом, что он старый социалист и человек очень милый. Еще она сказала, что он похож на доброго льва. Мы отнеслись к этому скептически – в школе Гийопетт был очень строгим.

В школе и мэрии пахло смесью хлорки и фиолетовых чернил – тех, что делают из толченого мела в большой бутыли. Для меня это был запах “светскости” – светской и обязательной муниципальной школы. Светскость означала свободу от влияния церкви. Хотя маршал Петен и хотел светскость отменить, она утверждала себя этим запахом. Это была декларация независимости, и не только от религии, но и от нового французского правительства. Было совершенно ясно, что директивы правительства Виши нашего учителя месье Гийонне не напугают. В школе он никогда ни единым словом не похвалил маршала, хотя и вынужден был повесить у себя над столом цветной портрет героя Вердена в маршальской форме.