очень звучный. С первых же нот он заполнил все пространство вокруг меня так, что по телу пробежала дрожь.

На спине моей длинные шрамы,

Это от плети… или от крыльев,

Отзвук далекой, жестокой драмы,

Я знаю, ты помнишь, как это было…

Мне вдруг стало совестно за свое неприязненное отношение к нему. Такое чувство приходит иногда, если человек, о котором ты по какой-то личной причине отзывался плохо, вдруг делает тебе добро. Хочется попросить прощения, даже если он не знает о твоем досадном поступке.

Наш пассажир, несомненно, был настоящим художником. И чтобы понять это, не требовалось иметь хороший музыкальный слух или вкус. Он был из тех, чей голос и музыку можно обожать или ненавидеть, но ни в коем случае не оставаться равнодушным.

Отзвук далекой, жестокой драмы,

Я знаю, ты помнишь, как это было…

— повторил он, и пальцы побежали навстречу следующему куплету.

Но внезапно музыку прервал глухой удар, донесшийся откуда-то извне. Машина резко вздрогнула и развернулась на месте. Гитара выскользнула из рук музыканта и с визгом упала в ноги, а сам он повалился на меня, от чего я больно ударилась головой о стекло…

Когда туман испуга рассеялся, а гудящая боль в затылке немного утихла, я почувствовала на своей голове мягкое теплое прикосновение. Наш Бамбуковый Медведь стоял у открытой двери и обеспокоенно заглядывал мне в лицо.

— Дочка, ты как? Больно?

— Голова… Что случилось?

— Небольшая авария. Ты сиди, сиди. А я пойду, посмотрю.

И он растерянно двинулся к черному «Фольксвагену» внушительных размеров, который и был причиной нашей нешуточной встряски. Великан сиял на солнце, словно черный жук. На левом переднем крыле, которым он зацепил нашего ржавого малыша, была вмятина, кощунственно нарушавшая симфонию солнечных бликов, отбрасываемых отполированным панцирем машины. Музыкант, уже успевший выбраться наружу, прохаживался вокруг «жука», заглядывая в густо тонированные окна.

Через несколько секунд водительская дверь, наконец, распахнулась, и из автомобиля вышел священнослужитель очень высокого роста, в скуфье и рясе. Его худое степенное лицо выражало крайнюю озабоченность, лоб морщинился складками, словно мех гармони. На правой щеке священника красовалась большая темная родинка, снова-таки напомнившая мне о жуках.

— Здравствуйте, — начал наш благодетель, почему-то кротко улыбаясь.

— Здравствуй, — ответил священник.

Говорил он тихо, почти не открывая рот, будто находился не на дороге, а в храме. И обращался на «ты», хоть был, по меньшей мере, лет на десять младше нашего Медведя. Я тоже вылезла из машины, чтобы лучше слышать разговор, хоть голова болела не на шутку.

— Как же это ты так? — спросил поп, глядя на альтруиста сверху вниз.

— Я?

— А кто же? Ты перестраивался в первый ряд и зацепил меня. Попортил имущество, благотворителями подаренное.

Толстяк недоуменно почесал лысину, глядя себе под ноги.

— Да ты чего, святейшество, вериги попутал? — ожесточенно вступил в разговор чумазый. При этом он угрожающе перехватил гриф захваченной из машины гитары. — Мы шли по своему ряду. Ты в нас вмазался, а теперь права качаешь?

Святой отец немного попятился, но продолжал протестовать.

— Это как же? Это не я, это он… Вы знаете, во что мне обойдется ремонт машины?

— И не только твоей! — наступал музыкант. — За нашу заплатишь, да еще ответишь за физический ущерб. Девушке вон голову раскроил!

Священник быстро глянул на меня, снова попятился, потом быстро развернулся и сел в свое авто.

— А вот мы сейчас милицию вызовем, и поглядим, кто прав, кто виноват, — крикнул он из приоткрытого окошка, тут же поднял стекло до упора и принялся нажимать кнопки на мобильном телефоне.

Музыкант кинулся было к обидчику, но толстяк поймал его за руку.

— Стой, сынок, не надо. Ни к чему все это, — заговорил он спокойно, словно уговаривал ребенка съесть ложку манной каши. — Я все улажу, а вы идите в машину.

С этими словами он подошел к «Фольксвагену» и жестом попросил священника открыть окно. Тот оценил, на безопасном ли расстоянии находится чумазый, и опустил стекло до половины.

— Послушайте, святой отец, не надо милиции.

Я и музыкант поглядели друг на друга с недоумением.

— Мы очень опаздываем. А опоздать нам никак нельзя, никак. Я вам оставлю свой паспорт, — он поспешно достал из кармана брюк синюю книжечку и подал священнику, — а не позже, чем завтра, я к вам приеду и заплачу за ущерб. Идет?

Поп глядел на толстяка с крайним удивлением. Морщины на его лбу стали глубже, будто гармонь сжалась, отыграв свою задорную мелодию. Надо думать, сам он не ожидал такой легкой победы.

— Идет. Чего ж не идет, — сказал святой отец, взял документ и быстро написал адрес, по которому следовало явиться нашему сумасшедшему.

Музыкант плюнул на горячий асфальт и сел в машину, я последовала за ним.

— У твоего отца что, с головой не в порядке? Или сильно верующий? — спросил он тихо.

— Он мне не отец. Просто, предложил подвезти, как и вас. А с головой, наверное, не в порядке.

На всякий случай, я оторвала кусок белой бумаги, в которую был завернут пирог, записала помадой номер машины попа и спрятала в свою сумочку.

Дальнейший наш путь проходил в полной тишине. Только избитый «Жигуленок» время от времени стучал поврежденными внутренностями. Долговязый закрыл глаза и дремал, или делал вид, что дремал. Я смотрела в окно, то и дело подавляя желание высказать благодетелю свое негодование. Сам же он сосредоточенно всматривался в дорогу и выжимал педаль газа почти до упора. Мне было нестерпимо жаль этого странного человека. Но, в то же время, я испытывала досаду и даже злость за то, как малодушно он поступил, когда должен был отстаивать свою правоту до последнего.

Прошло около часа, и степь уступила место горным хребтам, возвещавшим о том, что Зеленоморск совсем близко.

— Смотрите, наш автобус, — нарушила я долгое молчание.

Впереди метрах в ста от нас полз красный междугородный автобус.

— Он! Он, сердечный! — подтвердил толстяк со странным воодушевлением и зачем-то прибавил ходу.

— Эй, папаша, потише! Твоей колымаге и так хватит приключений на сегодня, — проснулся музыкант.

Но альтруист будто не слышал его. Машина рвалась вперед со скоростью, крайне опасной для гористой местности.

— Едва успели, — пробормотал он, когда до автобуса оставалось метров десять, и вдруг вывернул на встречную полосу и пошел на обгон.

— Ээээ! Ты что делаешь?! — заорал музыкант.

Я крепко вцепилась руками в сиденье и смотрела вперед, пытаясь мысленно остановить легковую машину, идущую прямо нам в лоб. Вдоль встречной полосы тянулся обрыв, и водителю было некуда уйти от удара. Горячие секунды застыли, как воск свечи,