Копаясь в сумке, Сима едва не плакала. Она бы села на любой проходящий поезд и рванула подальше, но рано или поздно ее все равно вычислят — не сможет же она жить и работать без предоставления паспорта. А если не сможет работать, то как кормить Илюшу? Ее мальчик заслуживает хорошей жизни, а она своими руками лишила его дома и привычной обстановки.

"Может, Горецкая все придумала?" — дернулась, словно в предсмертных конвульсиях, мысль.

Ах, если бы… То, что Сима увидела в квартире старухи, не оставляло сомнений в присутствии кого-то чужого. Сима поняла это сразу, как только увидела щель в приоткрытой входной двери. Ключи от своей квартиры Горецкая ей не давала, говорила, что так будет лучше и спокойнее. Как бы Сима не пыталась доказать, что будет хранить их как зеницу ока, Амалия лишь качала головой и смотрела на нее сквозь прищур своих пронзительных глаз.

"Не умеешь ты ничего беречь, Симка. Даже свое женское не сберегла, — недобро ухмылялась старуха. — Ничего со мной не случится, пока я в своей квартире. Ты, главное, хвост за собой не приведи! Ходи разными дорогами, по сторонам посматривай, слушай… А ключи не дам, даже не проси…"

— Не больно-то хотелось, — пробормотала Сима, вытряхивая сына из водолазки и натягивая футболку с длинными рукавами, а следом за ней опять свитер и толстовку с капюшоном.

— Чего тебе хотелось? — тут же спросил Илюша, пытаясь достать носком валенка до щенка.

— Хотелось сделать как лучше…

Тогда, в темном коридоре, Сима учуяла странный запах. Чужой запах, которого не могло и не должно было быть в квартире Горецкой. Сима протирала влажной тряпкой полы каждый день, а после готовки всегда проветривала квартиру. Амалия переходила из комнаты в комнату, плотно закрывая за собой дверь, пока были открыты форточки. Затем Серафима прыскала любимый старухин аромат японской орхидеи — по чуть-чуть, самую малость. И ей самой очень нравилось это ощущение чистоты и тишины, которое воцарялось в покоях старой актрисы.

Но этот запах… Сима никак не могла найти ему объяснения. Возможно, поначалу у нее и были какие-то мысли на этот счет, но когда она шагнула вперед и увидела мертвую Горецкую, то перестала не только чувствовать, но и, кажется, соображать… Ноги вынесли ее из квартиры в тот момент, когда кроме ужаса она уже ничего не видела и не слышала…

— Мам… — Сима очнулась и поняла, что сидит, крепко прижимая к себе сына.

Илюша хмурил бровки и не шевелился.

"Нельзя пугать его… Ни словом, ни делом…"

— Я задумалась, прости, — улыбнулась Сима. — Ну что, куда идем мы с Пятачком?

— Не с Пятачком, а с Чихуном! — расхохотался Илюша. — Ты что, глупенькая, что ли?

— Глупенькая, — в тон ему рассмеялась Сима. — Только никому не говори, ладно?

— Не скажу, — шепотом ей на ухо сказал Илюша. — Потому что я тебя люблю.

— А я тебя, — Сима набрала в грудь побольше воздуха и медленно выпустила его из легких.

— Мы пойдем с мамой в магазин! — громко закричал Илья и тут же закашлялся.

— Милый, милый мой, — Сима вновь прижала сына, поглаживая его по спине. — Господи, о чем я думаю! Какой магазин?

"Женщина с ребенком, — защекотало затылок. — Незнакомая женщина с маленьким мальчиком. Нас обязательно кто-нибудь увидит…"

— Вот что, — дрожащим голосом сказала Сима. — У меня есть для тебя очень важное задание.

— Какое? — округлил глаза Илюша.

— Я сейчас уйду совсем ненадолго, а ты должен смотреть в окно и следить, чтобы я не упала. Понимаешь?

Илья кивнул.

— А когда я приду, мы погуляем немножечко около дома, хорошо? — задала она осторожный вопрос. Говорить о том, что он болеет после того, как сама предложила идти на улицу? Глупая… Глупая!

Мальчик подошел к дивану, стоявшему у окна. Залез на него и уставился на заснеженную улицу. От прикосновения маленьких теплых ладошек на стекле остались темные отпечатки. Чихун прянул ухом и тоже взобрался на диванчик.

— Я буду махать тебе, ладно? — торопливо проговорила Сима, натягивая куртку. — А ты смотри в ту сторону и считай до тридцати! Я очень быстро приду! Только куплю что-нибудь вкусное…

Сима мельком оглядела комнату, чтобы еще раз убедиться в том, что ни ножей, ни спичек в зоне досягаемости нет. Скользнула взглядом по развешанным на стенах простеньким картинам без рам и стекол — такая, если и упадет, то только напугает. Ближайшая к ней, с изображением зимнего сада и угла дома, вероятно тоже была написана в декабре, просто нынешний декабрь оказался на удивление снежным, а ветки пушистой ели на холсте лишь припорошены белой крошкой.

— Все, Илюшенька, я ушла. Быстро вернусь, жди! — проговорила Серафима и улыбнулась сыну.

Заперев дверь, коротко выдохнула, а затем, загребая снег, кинулась в сторону станции, поминутно оглядываясь на дачное окно. Илюшина мордашка едва просматривалась сквозь завитушки морозного узора на стекле и выступившие на Симиных глазах слезы.

«Смотри на меня, милый…»

Выбежав на дорожку вдоль железнодорожного полотна, Серафима перешла на быстрый шаг. Запыхавшись, она не обращала внимания ни на холод от попавшего в ботиночки снега, ни на озноб, моментально проникший под одежду. Краем глаза Сима глядела по сторонам — на чужие окна и дворы, вздрагивая от малейшего движения. Но пока вокруг было тихо — лишь птицы, взлетая с веток, оставляли за собой фейерверк искрящейся пыли.

На небольшой станции тоже никого не было. Сима опустила голову и направилась сразу к лавке, которая, по всей видимости, служила и залом ожидания. В дверях она столкнулась с невысокой, дурно пахнущей тощей личностью в затрапезной зимней куртке и грязных штанах. Личность тут же дыхнула на Симу тяжелым перегаром и неожиданно тонким голосом прогундосила:

— Куды пр-р-р-ешь! Не видишь, люди идут!

Сима дернулась, освобождая дорогу и отворачиваясь от удушливого запаха.

— Собаку мою не видела? — визгливо рявкнула личность, покачиваясь из стороны в сторону. Из кармана куртки появилась початая бутылка, и уже через мгновение содержимое ее убавилось ровно на треть, провалившись в глотку пьянчужки. — Ушастую такую? Не видела?

— Нет, — коротко ответила Сима, протискиваясь в дверь.

— Найду эту гниду, уши оторву! — донеслось снаружи.

Оказавшись в лавке, Сима быстро огляделась.

— Никак не угомонится Нюрка-то! Управы на нее нет. Ведь трезвая — человек, а как выпьет, как есть скотина… — сказала продавщица, выглянув в окно. И тут же заявила Симе: — Уже закрываемся.

— Да? — вздрогнула Серафима, судорожно копаясь в кармане и выуживая кошелек.

— Мы до двенадцати работаем. Хлеб и молоко еще с утра разобрали. Чего сидеть?

— Молока совсем не осталось? — дрогнувшим голосом переспросила Сима.