Плинфас наконец-то смог вставить несколько слов. Он заверил, что император Восточной Римской империи не держит наемников-гуннов и это требование следовало бы предъявить императору Запада. Аттила промолчал, а Онегез ответил, что возьмет это на заметку. Тогда Плинфас заявил, что хочет убедиться, правильно ли он понял требования вождя гуннов, и повторил их все одно за другим, каждый раз спрашивая: «И что будет, если император не согласится?..» На что Аттила каждый раз отвечал: «Значит, он выберет войну». Столкнувшись с подобной решимостью и уверенностью в собственной правоте, Плинфас отступил. Слишком быстро отступил, так как Аттила, увидев, что выигрывает партию, только усилил нажим. Он напомнил, что несколько римских заложников сбежали, не заплатив выкупа. Их надо либо вернуть, либо заплатить восемь золотых монет за каждого. Но это мелочь, главный вопрос касается возмещения ущерба, нанесенного гуннам происками римлян в дунайских и каспийских землях. Кроме того, чтоб вы знали, дружба гуннов сегодня стоит дороже, чем вчера, и «жалованье» в 350 фунтов золота, платившееся «римскому полководцу» Роасу, должно стать ежегодной «данью» в 700 фунтов золота, которую император Восточной Римской империи будет платить императору гуннов.

Тут Эпигений не выдержал и взорвался: «Император на это не пойдет никогда!» На что Орест очень спокойно ответил ему: «Тогда он выберет войну». И вежливым, но твердым тоном дал послам ночь — одну ночь — на размышления и назначил встречу на утро следующего дня.

Послы провели весьма скверную ночь. Аэций предупреждал их, что к угрозам Аттилы нельзя относиться легкомысленно, что у того слова не расходятся с делом. Феодосий II сам рекомендовал им соблюдать максимальную осторожность и передал Эпигению императорскую печать, которой скреплялся любой договор от имени императора. Но мог ли этот мот и расточитель с тощей казной согласиться на столь чрезмерную дань? В конце концов, они решили, что этот вопрос и станет главным предметом торга. Но главное: даже если сейчас и уступить, еще не известно, придется ли платить…

Утром стороны снова встретились на равнине в окрестностях Маргуса. Однако на месте были только двое «монголов»!.. Пришлось ждать, пока Аттила, Орест и Онегез соизволят, наконец, прибыть. Орест передал послам уже подготовленный договор на безупречной латыни. Плинфас заявил, что, по его убеждению, Феодосий откажется увеличивать размер жалованья. Орест забрал договор и объявил переговоры оконченными: пусть будет война, если византийский император этого хочет. Эпигений поспешил вмешаться: у него есть печать, договор можно подписывать!

Маргусский договор был немедленно подписан.

Онегез отвел Эпигения в сторонку и сообщил, что Аттила сделал небольшой подарок, не указав в договоре точного числа сбежавших римских заложников, но гуннских перебежчиков из знатных родов надо вернуть, равно как и отказаться от услуг всех советников-гуннов, тайных или явных, при императорском дворе в Константинополе. Было бы также неплохо убедить императора Западной Римской империи отказаться от найма гуннов в свои легионы без согласия Аттилы и уволить тех, кто уже находится на его службе. Расстались в почти дружественной обстановке.

Известие о заключении договора успокоило Феодосия II, но он пришел в бешенство, узнав, что должен выплачивать 700 фунтов золота в год, и решил про себя, что платить будет недолго. Пока же было необходимо показать Аттиле, что его признают императором и принимают его императорские требования: Феодосий приказал взять под стражу двух сыновей гуннских вождей, находившихся на его службе, и передать их Аггиле на римской территории у Карса — города в дунайской Фракии. Аттила распорядился распять их на глазах у римских конвоиров в назидание предателям, шпионам, дезертирам… и тем, кто дает им прибежище.

Аттила вернулся в свою «столицу» где-то на просторах дунайской равнины и «сформировал правительство» из своих ближайших советников во главе с Онегезом.

Аттила уделял много времени управлению государством, стараясь выступать защитником и вождем всех, кто подчинялся его власти, укреплял связи с соседними государствами и заботился о развитии сети дорог, связующих основные районы, центры и городки его империи.

Он — император и жаждет соответствующего величия. Чужие должны его бояться, свои — слушаться. Но еще он хотел, чтоб его любили. Приск оставил нам следующее описание: «Он выступал гордо и бросал взгляды свысока, держался прямо, сознавая свое могущество; он любил войну, но умел разумно использовать и время затишья; по-царски надменный, когда провозглашал свою волю, резкий и грубый, когда считал это уместным, он при этом не оставался глух к просьбам, и многие его подданные могли убедиться в его доброте».

Все современные историки, изучавшие жизнь и характер Аттилы, отмечают, что он был, прежде всего, дипломатом. Все, что мы уже успели узнать о нем, подтверждает это мнение: скрытность и недоверчивость, но при этом склонность к наблюдению и анализу, проявленные при дворе Гонория, сообразительность при установлении контактов с дунайскими племенами, ловкость и развитый интеллект, коими блистал он во время поездок на Восток и Дальний Восток, а также отношения, которые он поддерживал с Аэцием, и то, как он добился заключения Маргусского договора.

Молодой император, желавший заявить о себе, должен был всегда и везде оставаться дипломатом: в оттенках поведения, в осознании важности внешнего облика, в выборе послов, в торжественности или разгульном веселье приемов, в грубом нажиме или тонкостях заключаемых договоров. Там надо внушать страх, тут проявить мягкость, здесь казаться суровым, а там добродушным жизнелюбом, быть то строгим, то милосердным. Аттила стал выдающимся актером политической игры, обладая врожденным талантом подчинять себе людей.

Наибольшим «творческим успехом» Аттилы можно считать роли Грозного, Безжалостного и Буки, блестяще исполнявшиеся им для императоров, полководцев, армий и народов. Внушать страх было инстинктом гуннского воина. Наслать в подходящий момент орду диких, уродливых, улюлюкающих всадников, готовых резать всех от мала до велика, подвергнуть разорению и опустошению город или край — излюбленная Аттилой показательная экзекуция, позволявшая внушить ужас и принудить к подчинению.

Но даже в этой жестокости имела место дипломатия, более того, сама жестокость всегда или почти всегда была «дипломатическим приемом». Безжалостная расправа над отрядом, городом, селением или казнь нескольких врагов или предателей позволяли избежать серьезной войны или крупных сражений, добиться капитуляции городов и укрепленных лагерей, заключить выгодные соглашения и пресечь новые козни. Какие бы жестокости ни совершались по приказу Аттилы, они диктовались его осмысленной политикой, а не жаждой творить зло, и он прибегал к ним, считая их наиболее практичным — хотя и не самым гуманным — средством достижения цели.

Но при случае Аттила мог сыграть и роль Обольстителя: произвести приятное впечатление, предложить помощь, с возмущением обличить коварство другого, воздать должное храбрости и стойкости героев, падких на похвалу, оказать радушный и щедрый прием, не поскупиться на подарки. Аттиле нравился этот образ. Он так любил его, что часто разрывался между Грозным и Обольстителем, внезапно переходил от одного к другому.